Фроська стояла рядом, недоумевала: зачем понадобилось парторгу приглашать ее с собой на проводы? Разговор-то он ведет не с ней, а только с бригадиршей Оксаной.
Потом поняла: это чтобы другие видели. Ведь избрали ее председателем по чистоте, значит, в какое ни есть, а в начальство выдвинули. Вот это парторг и показывает.
13
Ежедневно на рассвете в четыре утра Шилов слушал Берлин — сводку политического обозрения. Здесь было утро, там — ушедшая полночь. Он жил вчерашним днем, однако ничуть не иронизировал по этому поводу. Он считал, что вчерашний день по-настоящему еще не наступал и не сказал своего решающего слова.
Вести из далекой Германии остро интересовали его, были житейски столь же необходимы, как бодрящий утренний кофе и первая папироса. Они давали своеобразную психологическую зарядку на целый день. Жизнь с ее ежечасными хлопотами, рабочей суетой, бесконечными людскими встречами и столкновениями, с общей азартной возбужденностью постепенно, но неуклонно раскачивала, трясла и просеивала его, выветривая многое из того, чем он держался и что определяло когда-то суть данной ему товарищами лестной характеристики «неумолимого и дерзкого». Он был влюблен в эту формулу.
Недавняя речь Гитлера об авторитарной системе нацизма, которую он прослушал, казалось, была очень далека от его эсеровско-троцкистских воззрений. Но это только на первый взгляд. Размышляя, потом Шилов понял, что принципиальные гитлеровские концепции прямо продолжают и развивают то, что давно зрело в его собственной душе, — несмелое, опасливое, припрятанное за кисейные шторы так называемых предрассудков. То был гремящий голос воли, железного действия, рассудочного веления — неодолимого, всесокрушающего, лишенного бренных лохмотьев совести, — тех самых химер, которые потащили на дно не один десяток «спасителей России», оказавшихся не вождями, а лишь заурядными людишками.
«Сила через радость» — это придумано немцами и придумано хорошо (кажется, газетой штурмовиков «Штюрмер»?). Девиз передают ежедневно в связи с подготовкой к Берлинской Всемирной олимпиаде, но относится он не только к спорту и туризму— ко всей сегодняшней Германии.
Слушая предолимпийские известия, Шилов всякий раз с замиранием сердца представлял себе круг Большой звезды в Тиргартене, откуда начинается прямая стрела улицы, ведущей к Олимпийскому стадиону… Да, Берлин стал для него родным городом, городом будущего, городом больших надежд…
Конечно, кое в чем немцы поступают опрометчиво. Вряд ли, например, надо трубить на весь мир о военизации детей, перечислять атрибуты всех этих юнгфольк, юнгмедель, гитлерюгенд, восторженно умиляться ножам и кинжалам на бедрах сопливых «солдат рейха». И уж вовсе напрасно поднимать столько шума вокруг «еврейского вопроса», особенно по поводу «еврейского вето» во всех видах спорта. Это может оттолкнуть многих сторонников Германии, многих преданных борцов.
И вовсе глупость — попытки вернуться к древнегерманской религии. Тут явный прокол по геббельсовскому ведомству: «Пора нам позаботиться, чтобы еврейский ублюдок из Дома Давида не был навязан немецкому народу в качестве бога».
Хлестко сказано, но кто же виноват, что все христианское учение заимствовано у древних иудеев и все библейские персонажи начиная с Иисуса Христа и пророков — чистокровные евреи?
Очень много шероховатостей в нацистской пропаганде. Это — если сказать мягко.
Впрочем, движение растет, а значит, совершенствуется вся его система. Ведь в свое время первое издание «Майн кампф» тоже выглядело аляповато и малограмотно: ее отстукивал на машинке Гесс под диктовку Гитлера в тюремной камере. Зато сейчас, прошедшая сотни редакторских фильтров, книга в золотом переплете стала библией германской нации.
Излишняя шумливость — стиль современной Германии, наследованный от штурмовых отрядов Рема. Но это вовсе не пустой шум, а тактика прикрытия, за которой, как не раз демонстрировали штурмовики, непременно последуют события.
Их надо скоро ждать, они придут сюда, ибо, как со всей определенностью предсказывает «Майн кампф», острие «железного действия» будет направлено на Восток.
Шилов выключил приемник, отхлебнул суррогатного кофе и энергично тряхнул головой, словно отбрасывая прочь прилипчивую скороговорку берлинского диктора. Поморщился, сказал вслух: «Их глаубе дас нихт»[7].
Рассмеялся, поймав себя на том, что мыслит и говорит все еще по-немецки. А, собственно, чему он не поверил? Ах, да! Этой инсценировке в Лиге Наций, разыгранной представителем Данцига Грейзером. Конечно, это был просто спектакль, заранее отработанный гитлеровской дипломатией. Немцы мастаки на такие дела.