Монро получил отставку вместе с другими профессорами и регентами; все они были уволены отнюдь не из-за своей профессиональной непригодности. Герберт Кеннеди, регент философии, был заклеймен за «вечное сквернословие, постоянные посещения таверн, несоблюдение Божьих дней, пребывание в постели в те часы, когда он должен был быть в церкви, и за то, что его часто видели пьяным в тот же самый день». Однажды «около полуночи он подошел к воротам колледжа, и, поскольку спавший в тот момент служитель не открыл ему дверь сразу, избил его до крови, повалил на землю и продолжал пинать ногами». Кеннеди не любил студентов из Глазго и называл этот город адской бездной, в которой кишмя кишат виги.
Что до великого математика Грегори, он также «постоянно сквернословил», бегал за юбками, «пил бесстыдно и чрезмерно», затевал драки и выходил из них победителем, двинув своему противнику коленом ниже пояса. Что было еще хуже, «он не стесняясь объявлял, что ему нет дела до религии… Пусть объяснит, где и от кого он хоть раз принимал таинство причастия, потребовало следствие». Однако прежде чем успели вынести приговор сему образцовому шотландскому мужу, он сбежал в Оксфорд, и все усилия городского совета по его задержанию пошли прахом.
Чистка дошла даже до школьного учителя из Кэнонгейта Джорджа Бернета. О нем говорили, что «обычно вечером по субботам он играл в карты с теми, кто все это время только и делал, что насмехался над правительством — и все это до двенадцати часов ночи». Он научил своего сына Александра «хлопать в ладоши от радости, когда кто-либо при нем произносил имя короля Якова, и пугаться и хмуриться при упоминании короля Вильгельма и делать вид, будто он не слышит его имени». Бернет возразил на это, что, поскольку крошка Алекс еще не умеет говорить, судить о его мотивах затруднительно.[214]
Закончив чистку университета, Рул возглавил его сам. Своего сына, на тот момент еще студента, он делал профессором древнееврейского языка. Революционное правительство выделило деньги на создание новых кафедр богословия и стипендии для студентов, чтобы превратить университет в пресвитерианскую семинарию. Чему пресвитериан не научили три десятилетия существования в подполье, так это терпимости. Генеральная ассамблея, собравшаяся в 1694 году в Эдинбурге, перечисляла грехи, которые встречала повсеместно: «Ежечасно Бога бесчестят неверием и богохульствами, которые процветают… в виде богохульного и праздного сквернословия, в несоблюдении Божьих дней, небрежении и презрении к религиозным упражнениям, распутстве, супружеских изменах, пьянстве, богохульстве и других мерзких и отвратительных грехах и пороках». Приходские священники должны были «грозить Божьим судом подобным злодеям, с тем, чтобы привести их к убеждению об их греховности», в то время как церковные сессии должны «применять дисциплинарные меры в отношении тех, кто вершит все эти возмутительные преступления». Священникам и пресвитерам следовало посещать все дома и проверять, прилежно ли там молятся и наставляют ли детей. Генеральная ассамблея будет неусыпно с оружием в руках стоять на страже морали поколения, усиленного благодаря постам и способного таким образом предотвратить «сугубое недовольство и справедливое негодование Господа».[215]
Столица представлялась особенно порочной. Что замышляли эти пышногрудые девушки, когда гуляли туда-сюда, «будто бы продавая лимоны и апельсины», совсем как Нелл Гвинн в Лондоне? Имелось в виду, что они также «в городе становятся продажными женщинами и воровками». Любая женщина, живущая сама по себе, была объектом подозрений из-за «многочисленных безнравственных поступков и злоупотреблений, которые совершаются одинокими незамужними женщинами, содержащими покои, лавки и погреба». По словам преподобного Джеймса Уэбстера, одного из новых священников, вездесущее дерьмо весьма наглядно символизировало состояние города в целом: «О больших городах в отношении духовного можно сказать то же самое, что и в отношении плотского — воздух в них дурен. Улицы Эдинбурга не так грязны, как сердца его жителей, каждый из которых развращает другого».
214
R. K. Hannay. «The Visitation of the College of Edinburgh»,