В пользу Эдинбурга говорила высокая доля образованного населения. Один мужчина из сорока был практикующим юристом (тогда как в Глазго — один из 240), один из шестидесяти работал в сфере искусств и увеселений (по сравнению с одним из 135 в Глазго), один из 100 — учителем (по сравнению с одним из 200), один из 100 был священником (по сравнению с одним из 300), а один из 300 — ученым (по сравнению с одним из 500).[325] Рассматривая вопрос шире, можно привести слова критика Роберта Муди, который находил, что «интеллект, сосредоточенный в низших классах, у рабочих людей — явление отрадное». Он был весьма поражен следующим: «когда я посещал публичные библиотеки, то видел, как классические или философские книги брали читать мужчины в фартуках», — речь о рабочих. Огорчавшийся из-за пьянства, свойственного представителям этого класса, он все же с восхищением наблюдал, как «человек откладывает фартук, чтобы обратиться к трудам Адама Смита, поспорить с Мальтусом или вынести свое суждение о судьях „Эдинбургского обозрения“, а другой решает математические задачи или создает архитектурные планы».[326] Это было практическое проявление народного интеллекта. А еще в те времена, как и сейчас, в Эдинбурге проживали временно приезжавшие туда неимущие литераторы, которым не удалось найти работу, приносящую заработок и соответствующую способностям, — возможно, они и не стремились ее найти. Им было нечего терять, когда они пытались опубликовать свои труды, — самые разные, от стихов до юридических текстов. Кроме того, все жители Эдинбурга жили в стране, где знания считались пропуском в мир прогресса.
И все это никак не объясняет развития в городе другой отрасли, а именно пивоварения. В прошлом семьи сами варили пиво, а теперь его стала производить промышленность. Помимо пристрастия населения к выпивке, другой причиной для этого было достаточное количество зерна и хорошей воды за пределами столицы. Пивовары поддерживали связь с сельскими жителями, поскольку их работа имела много общего с фермерской. Продукция по-прежнему была сезонной, зависела от урожая и цены на зерно, а в качестве транспорта вплоть до Второй мировой войны использовались телеги, запряженные ломовыми лошадьми. Во времена расцвета отрасли в Эдинбурге существовало более сорока пивоварен, выделявшихся в городе среди прочих зданий и имевших три этажа пивоваренных цехов и двор, где располагались погреба, бондарное производство, контора, склады и конюшни. Образцом для всех была пивоварня Холируд, основанная Уильямом Янгером в 1749 году, которая закрылась лишь в 1986 году. Предприятие Янгера развивалось и в середине периода своего существования заняло ведущее место в отрасли в Шотландии (разделив его с пивоварней Теннента в Глазго).[327]
Шотландцы предпочитают пить пиво местного производства, правда, сейчас оно уже не настолько отличается от остальных сортов, как прежде. Отличие объясняется технологическими особенностями: ферментация шотландского пива происходит при низких температурах. Производятся два основных типа пива. Одно темное и крепкое, в прошлом называвшееся «нэппи» (хмельное пиво). В стихотворной повести Роберта Бернса «Тэм О’Шентер» есть строки: «Тогда у полной бочки эля, / Вполне счастливые от хмеля», в которых упоминается именно нэппи. Второй тип — малый эль, производимый с помощью повторного использования того же ячменя; он получается намного светлее и примерно вдвое менее крепким; его могли пить все, а не только мужчины, желавшие напиться. Но об эдинбургском пиве остальной мир узнал благодаря индийскому светлому элю (сокращенно IPA, India Pale Ale), выпускаемому на экспорт и достаточно крепкому, что позволяло перевозить его на большие расстояния. Ностальгирующие шотландцы брали его с собой в удаленные края империи, создавая тем самым международный рынок. Хорошее пиво Эдинбурга дополняют отличные пабы. Наиболее старые сохранили (или почти сохранили) тот облик, в котором их знали посетители с 1890-х годов; это «Абботсфорд», «Бэрони», «Беннетс бар», «Кафе ройал», «Кэнни мэнс», «Диггерс», «Дорик таверн», «Энсайн Юэрт», «Гилдфорд армз», «Кенилворт» и «Леслиз бар». Они чище, чем старые питейные заведения, где пол был посыпан опилками и заплеван, но все же ничуть не походили на тот тип пабов, отделанных ситцем, который так любят в Англии. Как отмечал Стивенсон: «Шотландец, поэтичный по темпераменту и не особенно религиозный, будто по зову природы заходит в питейное заведение. Возможно, эта картина и неприятна, но чем еще заняться человеку в такую отвратительную погоду?»[328]
325
Census of Scotland, Parliamentary Papers 1883 LXXXI; C. Booth. «Occupations of the People of the United Kingdom 1801–1881»,
327
I. Donnachie.
328