Выбрать главу

– Много? – спрашивает она.

– Примерно ведро.

Ведро я, конечно, не беру, мне достаточно двух литров раствора. Кроме этого я приобретаю несколько самых больших, сорокакубовых, шприцов. Придется работать как в каменном веке. Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшего. Но никакого криминала в моих действиях нет, иначе Фемида уже вмешалась бы в процесс.

Она отпускает нам хирургический набор и лекарства, запирает за нами дверь. Напоследок крутит пальцем у виска.

– Теперь надо найти удобное место, – говорю я. – В принципе, подойдет все, что угодно.

Клара молчит. Ее лицо очень бледно, и выглядит она гораздо хуже, чем несколько минут назад.

– Тебе больно? – спрашиваю я.

– Делай это скорей, иначе будет поздно.

Я беру ее руку и ощупываю. Примерно до уровня кисти, или чуть выше, она заметно опухла и стала жесткой. Что же, будем ампутировать по локоть.

– Будем ампутировать по локоть, – говорю я. – Но я должен знать, с чем имею дело. Если оно разносится с кровью, то резать бесполезно.

– Оно не разносится с кровью. Я чувствую, как оно ползет внутри меня.

– Тебе повезло, что малыш не поцеловал тебя в щечку, – говорю я. – Пришлось бы отрезать голову.

Подходящее место я нахожу без труда. Для меня главное, чтобы было поменьше зрителей. К счастью, сейчас еще очень рано, слишком рано даже для девочек, выгуливающих собак. Я выбираю в парке две скамейки со столиком посредине и раскладываю инструменты. Стерильность меня не волнует. Максимум через несколько часов мы вставим батарею, и все будет в порядке. Я надеюсь, что Клара все-таки доведет меня до цели, где бы она ни была, и какой бы она ни была. А если не доведет, я все равно достану батарею, и хотел бы я посмотреть на того, кто сможет меня остановить. Я почему-то принимаю это дело близко к сердцу. Не могу сказать, что я в восторге от этой дамочки, но все-таки, я не позволю ей умереть. Умирать и курице не хочется, тем более человеку. Смерть – это слишком серьезная цена. В мире нет такой вещи, за которую стоило бы так платить.

– Смотреть будешь? – спрашиваю я. – Или закроешь глаза? Зрелище не из приятных, зато интересно.

Она закрывает глаза. Я разрезаю ей рукав куртки до самого плеча и затягиваю жгут. Максимум через два часа его нужно будет снять. В оставшейся части руки будет очень мало крови, а это грозит серьезным обморожением. Батарея, конечно, дело поправит, но лучше учесть это обстоятельство. Набираю здоровенный шприц и быстро вгоняю его в мышцу, чуть повыше локтя. Церемониться здесь нечего. Потом второй шприц, третий и четвертый. Рука начинает серьезно распухать. Меня это не волнует. Если Клара не может отключить боль сама, я сделаю это вместо нее. В любом случае, она почувствует, как я режу. Так пусть она чувствует это как можно меньше.

Рука продолжает распухать. Сейчас она выглядит так, будто под кожу всунули хорошо надутый футбольный мяч. Наша кожа очень эластична, особенно в молодости, и это растяжение – еще не предел. Я вонзаю очередную иглу, но из-под нее вырывается фонтанчик новокаина: внутри слишком сильное давление, и лекарство начинает выливаться наружу через отверстия, оставленные иглами. Накачать руку сильнее я уже не смогу.

Правой рукой я прижимаю ее плечо, а левой начинаю резать. Она дергается, но молчит. Знаю, что неприятно, но потерпи. Очень любопытное устройство сустава, я такого уже давно не видел. Стандартный не модифицированный локтевой сустав. Такой носили наши предки и двести лет назад и двадцать тысяч лет назад. Ограниченная подвижность, невозможность вмонтировать гидравлический усилитель. Сейчас вряд

ли кто поставит себе такое. Хотя, с механической точки зрения, соединение трех костей почти идеально. Придумано прочно и надежно, даже красиво. Чего стоит одна радиальная связка. Приходится повозиться разъединяя все это. Крови не так уж много, значительно меньше, чем я ожидал. Пару минут – и дело законченно. Я зашиваю все, что можно зашить на скорую руку, не особенно стараясь, заворачиваю куртку так, чтобы она как можно плотнее прикрывала культю руки. Отрезанный кусок лежит здесь же. Его пальцы уже пожелтели.

– Что с этим делать? – спрашиваю я. – Возьмем с собой?

Она открывает глаза.

– Уже все?

– В общих чертах все. Будем брать твою руку или бросим ее здесь?

– Бросим здесь. Я не должна к ней прикасаться.

– Это настолько заразно?

– Да, – отвечает она.

– Тогда еще раз закрой глаза. Я зашью твою щеку.

Она подчиняется; и я зашиваю рану кетгутом. На всякий случай. Да и выглядит щека теперь поприличнее. Каждый раз, когда я вонзаю иглу, Клара стонет. Она совсем не умеет терпеть боль.

– Нам еще далеко идти? – спрашиваю я.

– Совсем рядом.

Я беру ее за здоровый локоть и помогаю встать.

– Ты спас мою жизнь, – говорит она.

– Дважды, – уточняю я.

– Нет. Первый раз то было не в счет. Первый раз все было подстроено. Ты должен был затащить меня к себе и подключить к своей батарее.

– А если бы я повел себя иначе?

– Ты не мог вести себя иначе. Мы считывали информацию с твоего чипа. Это позволяет просчитать твои действия с точностью до одного шага. В чипе вся информация о твоих поступках начиная с того момента, когда ты впервые обмочил детскую пеленочку. Твои последующие поступки можно рассчитать с громадной вероятностью.

– Но ведь всегда есть элемент случайности.

– Конечно. Но краткосрочный прогноз все рано очень точен. Это все равно, что предсказывать погоду, когда ведешь облако со спутника.

– Ты не могла иметь информацию с моего чипа, – говорю я.

– Почему ты в этом уверен?

– Информацию получает только Фемида. Все остальное означает нарушение моих прав, а она не допустит такого нарушения моих прав. Она допустит многое другое, но только не это. Это невозможно.

– Скоро ты изменишь свое мнение, – говорит Клара.

Некоторое время мы молча идем по холодной улице, я поддерживаю ее за локоть. Мы идем на восток, и небо впереди уже совсем яркое – вот-то взойдет солнце. Я отламываю веточку с придорожного куста и начинаю жевать. Она достаточно мягкая и вкусная. Мой желудок прекрасно переваривает целлюлозу. Да и не только целлюлозу, я могу питаться любой органикой, вплоть до нефти и пластмасс. Честно говоря, больше всего я люблю сосновые опилки, залитые оливковым маслом. Сойдет и подсолнечное. Мои вкусовые рецепторы – грибовидные формации, вращенные в поверхность языка, позволяют ощущать до полумиллиона разных вкусов – роскошь, совершенно незнакомая самым изощренным гурманам древности. Я заменил свои зубы на искусственные сразу же после совершеннолетия, как только тело окончательно перестало расти. Мои резцы с изменяемой кромкой позволяют перекусить стальной прут в спичку толщиной; зубные корни прорастают мелкими ветвистыми корешками, как будто грибницей, в пористую костную ткань, при потере зуба за несколько часов вырастает новый. В принципе, прочность моих зубов такова, что я могу разжевать даже бутылочное стекло. Кроме того, мои подъязычные железы мгновенно вырабатывают противоядие к любому яду и защиту от любой известной инфекции. Поэтому я люблю жевать веточки на ходу, особенно если давно не ел. Они перебивают аппетит не хуже, чем картофельные чипсы.

– Хочешь? – я предлагаю веточку Кларе.

– Я такого не ем, – отвечает она.

– А какое ты ешь?

– У меня слишком простая система пищеварения.

– Только не говори, что ты ее ни разу не модифицировала. Неужели?

– Именно так. Я могу есть только нормальные человеческие продукты – то, что ели люди в древности. Я ем картошку и мясо, пью молоко и кефир.

Я останавливаюсь и смотрю на нее почти с ужасом.

– Мясо? Ты ешь мясо?!!

В наше время синтетических продуктов никто не убивает животных ради еды. Существуют тысячи более вкусных вещей, чем мертвечина. В древности люди были вынуждены убивать четвероногих друзей, чтобы не умереть самим, но мне, честно говоря, даже трудно представить, как все это происходило. Ты выращиваешь поросенка, кролика или собаку, ласкаешь их и кормишь, а потом убиваешь и сразу же съедаешь их, аппетитно чавкая. Меня тошнит, как только я подумаю об этом.