Это была фотография Джона, чья же ещё? На ней Джон сидел на скамейке в Гайд-парке, склонившись над книгой. В одной руке он держал картонный стаканчик с кофе. Детектив читал всю его жизнь после своего исчезновения по изменениям, наложившим печать на лицо доктора. Увиденное жгло его, будто кислотой вытравливалось на его собственном теле и в душе. Но он не мог бросить начатое, не доведя миссию до конца.
Шерлок смотрел на фотографию, впитывая в память каждую чёрточку, и подарил себе десять минут, занося изображение в Чертоги. Затем он сложил её, достал из кармана зажигалку и, взяв за уголок, поджёг, не отрывая глаз от пламени всё время, пока горела бумага.
Нетбук пришёлся весьма кстати.
Доступ к системе наблюдения через уличные камеры позволил ему определять местоположение Джона и следить за его передвижениями.
Для Холмса это стало наркотиком, и он старался удержаться от неограниченного употребления. Его с неудержимой силой влекло воспользоваться этими возможностями, и детектив почти понял, почему Большому Брату так тяжело было отказаться от ежеминутной неусыпной слежки за ним самим.
Восток Шерлоку Холмсу претит. Слишком шумно, слишком людно, слишком много преступников. Но, вместе с тем, здесь было несложно перестать быть собой, превратиться в тень, в ангела смерти, в карающий меч правосудия.
Шерлок с радостью вернулся в Европу, уже хотя бы потому, что мог теперь надеть привычный костюм и вновь почувствовать себя человеком, насколько это было возможно при таких обстоятельствах. Наблюдения за Джоном помогали в этом. Он установил себе норму – десять минут в день, и только когда чувствовал себя на краю срыва, повышал эту дозу. Самолечение через камеры видеонаблюдения.
Джон вернулся на Бейкер-стрит, и Шерлок понимал, что за это следует благодарить старшего брата. Он сделал мысленные пометки, где в квартире установлены не найденные им жучки. В этом весь Майкрофт: мало было ему следить за каждым их шагом вне дома, он шпионил за ними и в квартире. Правда, камера в спальне, определённо, установлена недавно – хоть за это спасибо.
Насколько можно было вычислить, в жизни Джона не произошло больших изменений. Теперь он спал посередине кровати, будто прижимаясь к отсутствующему на своём месте супругу. Вернувшаяся хромота пока была лёгкой, но скоро ему может понадобиться трость. Предыдущую Шерлок изгнал из его жизни давным-давно. Джон выглядел очень утомлённым, даже одежда казалась какой-то поношенной. И его всё ещё мучили кошмары. Были ли это прежние его кошмары? Холмс иррационально желал, чтобы это были старые кошмары бывшего военного о море песка и взрывах самодельных бомб под ногами. Он гнал от себя мысль, что теперь кошмары получили новую пищу и как никогда крепко опутали подсознание Джона. Он не хотел знать, предпочитая надеяться. Доктор по-прежнему каждый день вставал в шесть утра, готовил на завтрак два тоста с джемом, чашку чая (молока едва ли не больше, чем чая, два кусочка сахара - отвратительно), принимал душ и шёл на работу.
Джон как будто уменьшился в росте, хотя так могло казаться из-за того, что наблюдение ведётся через высоко установленные камеры. Шерлок привык смотреть на супруга сверху вниз, но тот никогда не казался маленьким. Джон всегда был огромным в его глазах, таким большим, что заполнил собой всю его жизнь и весь мир.
У камеры в спальне был микрофон. Иногда, в особенно тёмные для его сознания дни, когда Холмс чувствовал себя мертвецом, он засыпал, слушая, как Джон борется во сне со своими страхами.
Доктор теперь работал на полную ставку. Шерлок почувствовал, как в нём поднимается волна ревности. В той поликлинике работала Сара, это она пригласила Джона на работу. Когда-то они встречались, кажется, миллион лет назад. Они нравились друг другу. Могли ли вернуться теперь прежние чувства? Шерлок умер для Джона, но Джон не умер для Шерлока. Нельзя об этом думать. Что, если… И как ему быть, если…
Холмса терзали ревность, привязанность, чувство собственника; он не собирался делиться своим супругом ни с кем. Но он умер, он убил себя, прыгнув с крыши, и Джон видел это своими глазами. Джон не знает, что всё это большой розыгрыш, и ему пока нельзя говорить об этом. Джон должен выжить, а если сказать ему, то шансы сохранить его жизнь резко упадут.
Пусть лучше Джон останется в живых и начнёт встречаться с Сарой, чем умрёт с Шерлоком или без него.
Но его страхи необоснованны. Джон продолжает носить обручальное кольцо. Он всё ещё считает себя связанным узами брака. Джон Уотсон-Холмс, вдовец. Муж Джона мёртв, как он полагает, но он не снял кольцо. Верный и преданный капитан Джон Уотсон.
- Как насчёт обручальных колец?
- Естественно, если ты считаешь, что должен соблюдать обычай и носить кольцо, то не отказывай себе в этом. Лично мне не нужны дополнительные напоминания, я знаю, кто мой супруг.
- Мне они и не нужны, злюка, напоминания нужны окружающим.
- И о чём же кольцо на твоём пальце скажет всем остальным?
- Что я принадлежу тебе. Джон Уотсон, собственность Шерлока Холмса. Мне нравится. Я хочу, чтобы все об этом знали. Вот для чего нужны кольца.
- Если тебе так хочется трубить об этом, можешь сделать татуировку на лбу.
- Шерлок!
- Хорошо. У нас будут кольца.
- В самом деле? Ты не должен его носить, я не против.
- Я знаю, что не должен. Я хочу его носить.
- Хочешь?
- Ммм… Шерлок Холмс, собственность Джона Уотсона. Прелестно. Во всяком случае, Молли наконец поймёт намёк и найдёт себе глупого и подходящего ей гетеросексуала, чтобы чахнуть по нему.
- Ты законченный негодяй, ты знаешь об этом?
- Ммм. Ты всё равно меня любишь.
- Боже, помоги мне – да, люблю. Значит, кольца будут. Выберем их завтра? Полагаю, золотые.
- Ладно, пусть будут золотые. Можем пойти за ними завтра, но если ты разбудишь меня раньше одиннадцати – всё отменяется. Я совершенно вымотан.
Шерлок помнил этот разговор. Он знал, что всё это было на самом деле, но в памяти прокручивал его так, будто наблюдал за другими людьми. Он помнил, как лунный свет пробивался через занавески и рисовал на лице Джона странные тени, но как ни пытался, Шерлок не мог воскресить воспоминания о том, каково это было, когда шершавые пальцы Джона водили по его скулам.
Своё обручальное кольцо (настоящее, а не ту неотличимую подделку, оставшуюся на похороненном в его могиле теле) он оставил в самом надёжном из всех возможных мест – у матушки.
Никто даже не заметил, что они начали носить кольца. Уотсон левша, но никто не обратил внимания на сверкающий вокруг безымянного пальца золотой ободок. На расследованиях Холмс носил кольцо на цепочке на шее, но дома всегда его надевал. Никто не увидел колец и не знал об их вступлении в брак. Знают ли теперь?
Иногда Шерлок ловил себя на том, что теребит безымянный палец левой руки; он ощущал отсутствие кольца как потерю чего-то важного.
Читать Джона всегда было непросто, а ведь он выглядел чертовски заурядным. Его доктор был полон сюрпризов и таил в себе множество секретов. Шерлоку и жизни бы не хватило, чтобы разобраться в Джоне до конца, но его самонадеянность заставляла его не сдаваться и повторять попытки. Люди для детектива были, как бабочки для коллекционера. Он замечал их характерные черты, классифицировал, протыкал булавкой и переходил к следующему экземпляру. Разновидностей бабочек неизмеримо много, и хотя выглядят они по-разному, но жизнь их в общих чертах протекает одинаково, и однажды наблюдение за ними становится однообразным и скучным. Джон не бабочка. Если предаться поэтическим сравнениям, то Джон, скорее, мотылёк скучной серо-бурой окраски: с первого взгляда его трудно заметить, когда его крылышки спрятаны, но стоит их расправить, на свет появляется пёстрый узор, необычный и поразительно замысловатый. Шерлок давно уже возненавидел бабочек (коллекционировать их было забавно в шестилетнем возрасте), но мнение о мотыльках появилось только теперь.