Творческий вечер, в котором участвует Джун, проходит в центре искусств местного колледжа. Мы все ожидаем в фойе, пока танцоры расходятся по своим классам, где они будут дожидаться выступления на большой сцене в концертном зале.
Тео примостился на соседнем стуле, пытаясь спрятаться в мешковатой толстовке, потому что, вероятно, заметил Монику Портер, одетую в расшитое блестками платье павлина. Я думаю, что он запал на Монику Портер, но это не объясняет, почему он прячется. Он высовывает голову из серой ткани, чтобы взглянуть на Джун.
– Посмотри на себя, Пич. Ты выглядишь как настоящая танцовщица.
– Я и есть, гвупый! Смотви. – Джун кладет руки на бедра, затем сгибает колени. – Пвие… – Она поднимается обратно. – И пвямо!
Мы все хлопаем.
Мистер Бейли выглядит так, будто вот-вот расплачется, когда опускается на колени перед Джун, взбивая подол платья.
– Моя малышка выступает на своем первом концерте…
– Я не мавышка, папа. Мне почти четыве. – Она показывает пять пальцев.
– Точно. Как я мог забыть?
Грациозно скользя по паркету, Джун широко улыбается, пока разноцветные блестки ее наряда переливаются, как призма. На щеках – розовые румяна в тон губной помаде, а к пучку прикреплен красочный аксессуар, напоминающий вертушку. Светло-каштановые волосы сверкают, как золото под искусственным освещением. Она поворачивается ко мне, ее улыбка такая же ослепительная, как и ее платье.
– Ты потанцуешь со мной, Бвант?
– Танцевать с тобой? Я не умею танцевать, Джунбаг. У меня это не очень получается.
– А вот и повучится. Мама гововит, что нужно вевить в себя.
Мои губы расплываются в улыбке. Миссис Бейли часто так говорит. Однажды, после того, как меня преследовала череда кошмаров о «Страшной Ночи», она сказала мне, что наш разум – это самый мощный инструмент, которым мы обладаем. Все, во что мы верим, обязательно воплощается в реальность. Это напомнило мне мою любимую песню о радуге.
Потянувшись к Джун, я киваю, принимая предложение:
– Хорошо, я потанцую с тобой.
Она радостно вопит, подпрыгивая вверх-вниз в своих балетных туфельках, после чего бросается прямо в моих объятия. Я неуклюже ее кружу, смеясь до боли в животе.
– Давайте я вас сфотографирую, – вмешивается миссис Бейли, роясь в своей огромной сумочке. – Вы двое, замрите.
Джун обхватывает меня своими маленькими ручками, прижимаясь ко мне щекой.
– Сыр!
Сработала вспышка.
– Теодор, иди сюда. И сними эту ужасную толстовку: ты прячешь милую жилетку, которую бабушка для тебя связала.
Тео неохотно тащится к нам, его взгляд мечется по сторонам, сканируя толпу в поисках знакомого светловолосого «павлина».
– Ага, да. Я иду.
Мы делаем целый ряд фотографий, а потом две преподавательницы танцев подходят к нам, чтобы забрать Джун. Одна из женщин наклоняется и протягивает ей руку.
– Джун Бейли, посмотри, какая ты красавица. Пора идти, – говорит она мягко. – Ты рада танцевать перед родителями сегодня?
Я удивляюсь, когда ее улыбка исчезает, а глаза расширяются от страха. Она качает головой.
– Нет? Ты нервничаешь?
Она кивает.
Меня охватывает грусть. Я не хочу, чтобы Джун нервничала, она так хотела танцевать на большой сцене. Я опускаюсь рядом с ней на колени, сжимаю ей руку, пока она не поворачивается ко мне лицом. Бледно-голубые глаза блестят от слез.
– Джунбаг, что случилось? Почему ты нервничаешь?
Миссис Бейли выглядит взволнованной, кладет сумочку и тянет Джун за запястье.
– Пойдем, Джун. Твои преподаватели ждут.
– Нет!
– Дорогая, все в порядке. Это то, ради чего ты тренировалась весь год. – Краска заливает лицо миссис Бейли, шея начинает краснеть. Она снова тянет Джун. – Ты прекрасно выступишь. Обещаю.
Джун вырывается и бросается ко мне, все еще стоящему на коленях. Она обхватывает меня за шею, прижимаясь к груди. Ее нижняя губа дрожит.
– Ты будешь со мной танцевать, Бвант?
– Но я не могу. Я не балерина, как ты, я даже не тренировался.
– Я покажу тебе свои движения, ховошо? Смотви…
Она делает шаг назад и начинает кружиться, но я останавливаю ее.
– Мне жаль, но я не могу. Ты должна быть храброй и сделать все сама.
– Мне не нвавится быть хвабвой, – дуется она, прижимая подбородок к груди.
Учителя беспокойно расхаживают рядом с нами, одна из них поглядывает на наручные часы.
Я прочищаю горло и приподнимаю лицо Джун за подбородок, чтобы она посмотрела на меня. По румяной щеке катятся слезинки – я смахиваю их.
– Трудно быть храбрым. И страшно тоже, – объясняю я. – Но самое лучшее в храбрости – это чувство, которое наступает после.
Она фыркает: