Все еще в шоке я заорал в ответ: «Никакого г-на Штиля, зови меня Аврум! Зови меня Аврум, зови меня Аврум, Аврум, Аврум!..» После этого я успокоился.
«Гол», — думал я про себя, Господь меня не оставил. Я опять мог думать творчески.
Он стоял в центре моего кабинета, такой доходяга, такой симпатичный козленок. Он поднял трубу к потолку, закрыл глаза и заиграл итальянскую песню. Звуки его трубы были прекрасны, как воркующие канарейки, а сама серенада была просто восхитительна. Звуки ладили друг с другом, от такой музыки уши наполнялись радостью. Песня бродила в моей душе, а потом поднялась в мозг. Внезапно ожили все болезненные воспоминания, копившиеся там с самого детства. Я увидел свою бабушку, да будет благословенна ее память, в Старом городе, в Иерусалиме. Я вспомнил, как она пела серенады на ладино, когда стирала белье в ручье Кидрон. Даже коллективная еврейская память о библейских событиях стала до ужаса реальной. Я увидел пророка Илью, который возносился на небо в темно-синем роллс-ройсе. Все эти видения были порождением его фантастической игры на трубе. Я подумал, что у этого доходяги-заморыша есть огромный мегаталант. Его звуки складываются в истории. Он сможет сыграть историю еврейского народа. Я остановил его и сказал: «Иди домой и напиши много сентиментальной музыки, наполненной болью. Через два-три месяца, когда будешь готов, приходи снова, и мы вместе решим, как продвигать твои произведения и игру». Меньше чем через неделю он снова пришел в мою контору и сыграл «Вдову у моря». Прочее — история.
17
Дани
Я небольшой знаток человеческой души. Мне не хватает простого понимания эмоциональных порывов, а в женщинах я полный профан. Женщины для меня загадка. Как вы догадываетесь, мне не хватало элементарной информации, чтобы понять ее непредсказуемое поведение. Я предпочитал думать, что она вовлечена в очень сложную систему отношений, или, что она серьезно больна и не хочет стать для меня обузой. Я развил еще одну версию: может статься, что она-то как раз совершенно здорова, а вот ее супруг хворает. Однажды я прочел в какой-то старой французской книжке, что
жены больных мужей иногда ведут себя странно. Будучи абсолютно чуждым всей этой области, я не мог проникнуть в ее мир. У меня не было никакой зацепки.
Берд: Каким же образом вы пришли к выводу, что ее муж болен?
Дани: Не знаю. Я был в отчаянии, и эта версия была самой удобной. Я должен был иметь хоть какую-то версию. Миша Бухенвальд, наш музыкальный директор, ставший моим ближайшим другом, говорил, что адюльтер может служить спасательной шлюпкой для супругов, когда их отношения терпят крушение. Он поделился со мной одной откровенной историей.
Это было во время войны 1948-го года. Однажды, по дороге на Иерусалим к нему подошел тойарищ из родного кибуца. Это был знаменитый генерал Иерахмиэль Гутник, самый орденоносный герой Израиля. Миша немало удивился, когда бригадный генерал Иерахмиэль отозвал его для разговора наедине. Вы понимаете, что генералы и аккордеонисты не часто общаются. Генерал сообщил Мише без обиняков, что Мишина жена Мирэль проводит ночи с товарищем Янкеле Тощим. Нечего говорить, Миша был ошеломлен. Товарищ Тощий был его лучшим другом.
Берд: Подождите минутку. Это тот самый товарищ Тощий Янкеле, которого потом убили палестинские террористы?
Дани: Вы отлично знаете свое дело. Да, это он. Генерал Иерахмиэль рассказал Мише, что ночь за ночью Мирэль выходила из их квартиры в жилом секторе и шла в учебку на другом конце кибуца. Генерал настаивал, что эта связь уже породила густой шепоток сплетен и несколько сальных шуток.
Миша признался, что его задело за живое. Его предала жена, и самое ужасное — его лучший тощий товарищ. Это была боль, которая зарождается в гландах ревности и метастазами растекается по всему телу. Целыми днями он рычал от злости и жаждал мести. Не мог сосредоточиться, его музыка пошла насмарку. Не раз он играл свои тарантеллы и мазурки слишком быстро, что приводило к колоссальным конфузам. Но, как часто случается в жизни, самые ужасные события ведут к самым позитивным результатам. Раз в три месяца Мишу отпускали на выходные в родной кибуц, и Мирэль встречала его с огромной любовью, восторгом и преданностью, подпитываемыми свежим чувством вины. На столе его всегда ждал свежеиспеченный яблочный штрудель. Когда они занимались любовью, она всячески старалась ублажать его; она стонала и подделывала оргазмы, только чтобы его порадовать. Со временем Миша стал рассматривать товарища Тощего как несущую опору его счастливого брака.
Но как вы, к удивлению, знаете, через несколько лет после войны товарищ Тощий был жестоко убит палестинскими террористами. Его изуродованное тело было найдено в мешке для грязного белья в апельсиновой роще под Нетанией. С тех пор все изменилось к худшему. Мишина супружеская жизнь вернулась к неприкрытой реальности. Когда он возвращался домой, его ждала стервозная жена, не было никакого штруделя и никаких поддельных оргазмов. Мало того, занимаясь любовью, она хотела кончать по-настоящему. Миша признался, что лишь изредка, когда все ее желания были удовлетворены, на лице Мирэль расцветала та прекрасная улыбка, которую он так любил. Миша пытался убедить Мирэль завести себе любовника, пока его нет дома. Он говорил, что она должна наслаждаться жизнью и не упускать момента. Он предлагал ей заняться с другим товарищем или даже с молодыми мор- пехами из патруля. Он даже познакомил ее с молодым французским волонтером[36], но она отвергла его с ходу. Потому что он гой[37].
Думая о Мишиной истории, я решил, что если моя возлюбленная замужем за человеком, который не обращает на нее внимания, болен или все время в разъездах, тогда я буду любить ее за нас обоих. Я так хотел поцеловать ее вновь, почуять ее запах, обнять ее за плечи, провести кончиком языка по ее бедрам. Я хотел производить волны бесконечной радости, которые скроют ее несчастье и боль. Я был уверен, что лишь я могу позаботиться о всех ее нуждах и решить все проблемы.
Послушайте, Берд, я не дурак—я знаю, что все эти мысли были пустыми мечтами. Я понимал, что они не имеют отношения к реальности. Каждую ночь, закрыв глаза, я развлекал себя часами, думая о ней. Во сне мы бесконечно занимались любовью, но по утрам я почему-то всегда просыпался один. В моих фантазиях ее сильные пятки оставляли синяки на моих ягодицах, ногти царапали спину, зубы до крови вонзались в мои плечи, но по утрам оказывалось, что лишь мои пижамные штаны желтели, как горизонт перед восходом.
Поначалу это был единственный способ справиться с гнойной раной, оставшейся в сердце после бесплодного ожидания. Я помню, что на определенном этапе я перестал по ней тосковать. Я научился жить с ее воображаемым образом. Она существовала в моих мыслях как духовная сущность. Я научился довольствоваться малым и не алкать лучшей доли. Каждую ночь после страстных ласк я ложился подле нее на спину. Иногда она клала голову мне на плечо, и я нежно гладил ее затылок, пока она не засыпала. Тогда же я перестал заниматься на трубе. Я потерял всякий интерес к музыке. Музыка превратилась для меня в набор случайных частот, звуков и ритмов. Она развалилась на множество случайных элементов. Мне кажется, что именно тогда я заинтересовался магией слов и поэзией.
Я рассказал об этом Мише, он очень расстроился. Он верил в мой музыкальный дар. Он считал, что в каждом поколении может быть только два-три музыканта, способных чувствовать музыку как духовный континуум, а не как композицию музыкальных элементов. Он считал, что я был одним из счастливчиков. По мнению Миши, такие музыканты, как я, могли проникнуть гораздо глубже грубой материи. Они сочиняли музыку, вдохновленные страданием души и обращались к чистым формам, игнорируя грубые кирпичи материи и набившие оскомину законы архитектуры. Миша упорно считал, что я — «гений». Он утверждал, что мне надо вернуться к простым чувствам, которые делали мою музыку необыкновенно душевной. У меня были смутные представления о том, что он говорит, но где было взять эти простые чувства? Я никогда не писал музыку с определенной целью. Я лишь мечтал о любви. Теперь я нашел свою любовь, она жила во мне, внутри моего сознания. Внутри моей собственной вселенной. Я жил в воображаемом мире и был счастлив, первый раз в жизни. Миша предостерегал меня, что если я не покончу со своей иллюзорной любовью и не вернусь в реальный мир, моя музыкальная карьера лопнет. Он говорил, что вскоре публика почувствует, что моя музыка утратила свою щемящую грусть. Я был полностью с ним согласен, но ничего поделать не мог.
36
Волонтеры — молодые европейцы-гои, обуреваемые чувством вины, которые в первые годы Израиля добровольно брались за тяжкий труд в кибуцах.
37
«Нееврей» (ивр.). Уничижительное название любого человека, коему не посчастливилось родиться евреем.