Марко, расхохотавшись, прервал его:
— Так вот почему ты не давал мне покоя, пока я не представил тебя моему старому родственнику-судье?
Сенатор и Марко обменялись взглядами и невольно подняли глаза к потолку, словно прося Всевышнего наставить их, как быть с этим человеком.
— Ну и, милостивые государи, — продолжал Казанова, словно не заметив этой молчаливой сценки, — что-то, по-моему, было сказано насчет этого малоприятного предмета — брака. Тут я отыграл свои дукаты и… м-м… прихватил еще немного. Сегодня вечером мне предстояло вкусить прелестей дамы, пока Марко дежурил в гондоле. Итак, я уже не один раз успел выказать Мариетте свою преданность, как внезапно послышался отчаянный стук в дверь. И в комнату ворвался дядюшка со свечой и с пистолетом…
— Так, прекрасно, — заметил сенатор, внимательно слушавший Казанову. — И что же ты сделал?
— Задул свечу, — бесстыдно объявил Казанова. — Выскочил в окно и побежал к гондоле, где и нашел преданного Марко, спавшего в фельце…
— А ты что же, черт побери, — возмутился Марко, — ожидал, что я буду стоять на улице под дождем?..
— И наш славный Марко не проснулся, — продолжал Казанова, — пока у этого старого идиота-дядюшки не хватило наглости пальнуть из пистолета…
Сенатор, до сих пор от души веселившийся и похмыкивавший, внезапно стал очень серьезным.
— Из пистолета?! — воскликнул он. — Вот чума! Да это же могли услышать даже при боре.
— А кроме того, — продолжал Казанова, — этот идиот мог пристрелить меня.
— Да при чем тут ты! — воскликнул сенатор. — Ты же не аристократ, а вот имя Марко занесено в Золотую книгу. Когда умрет Даниэль Вальери, он станет сенатором…
— Но дядюшка ведь понятия не имел о существовании Марко, — возразил Казанова. — Я же сказал вам: Марко спал в фельце…
— Какое это имеет значение, — совершенно серьезно заявил сенатор. — Он же мог ранить или убить будущего сенатора. Он — чужеземец, плебей! Вот чума! Джакомо, могу ручаться: донесение об этом будет у Триумвирата еще до зари, и — кто знает? — шпион может так изложить всю историю, что обвинит тебя. Ты не должен вовлекать Марко в подобные передряги. Ты ведь знаешь, как серьезно относятся наши правители к малейшей опасности, грозящей кому-либо из аристократов. Полиция не может тронуть Марко за нарушение спокойствия — иначе какой был бы прок от благородной крови? А у тебя, Джакомо, ты же знаешь, положение иное: ты привилегиями не пользуешься. Ну хорошо, хорошо, я встану до зари и выгорожу тебя перед Советом… Войдите, войдите! — произнес сенатор в ответ на неожиданно раздавшийся стук в дверь.
— Ваше превосходительство, — сказал Феличе, стоя в дверях и кланяясь, — посланец от Триумвирата…
— Клянусь богом, быстро сработано! — не без восхищения произнес Казанова.
— Сидите спокойно, юноши, — сказал Брага-Дин, поднимаясь с кресла настолько быстро, насколько позволяли его подагрические ноги, — и ждите меня. А я позабочусь о том, чтобы справедливость восторжествовала.
С полчаса Казанова сидел и зевал, тогда как Марко пытался заинтересовать его предстоящим карнавалом на воде, где будут и музыка, и мороженое, и достойные молодые дамы… Наконец появился сенатор, избавив Казанову от необходимости и дальше уклоняться от прямого ответа об участии в карнавале. Брагадин вкатился в комнату, похмыкивая и потирая руки.
— Ну-с, юноши, — многозначительно объявил он, — песенка этого мерзавца спета. Он будет арестован на заре и выслан с территории Венеции…
— Что?! — прервал его Марко. — Арестован? Выслан? Лишь за то, что пуля из его пистолета просвистела мимо человека, о существовании которого он понятия не имел и который — я краснею, произнося это, — просто помог нанести ему урон…
— Урон?! — воскликнул Казанова. — Спроси Мариетту.
— Урон?! — возмущенно повторил сенатор, не обращая внимания на Джакомо. — И ты, Марко, ты — патриций, говоришь такое? Ведь свобода нашей республики зиждется на том, что безопасность государства — иными словами, патрициев — обеспечивает безопасность народа.
И он с таким решительным видом поджал губы, что у Марко язык не повернулся даже намеком высказать какую-либо политическую или социальную ересь.
— Кстати, — небрежным тоном прервал молчание Казанова, — а как насчет меня?
— Ты, дорогой Джакомо, — с большой теплотой сказал старик, — ты дорог мне, как единственный сын, даже больше того, поскольку божественные духи открыли тебе свои тайны. Но ты ко всему этому не имеешь никакого отношения — ты же не аристократ…