Он не ошибся насчет того, какую рекламу сделал ему успех в игре. В тот вечер — впервые за много дней — он вышел в маске, уже не надеясь, что Анриетта может увидеть его и подать знак, и, однако же, несмотря на утвержденное им презрение, не мог не думать о ней, заглядывая в лицо каждой женщине без маски.
Он был настолько поглощен своими бессознательными или, пожалуй, наполовину сознательными воспоминаниями об Анриетте, что сначала и не заметил обратившегося к нему разодетого негритенка, а их в ту пору часто использовали в качестве пажей богатые и модные венецианские дамы.
— Высокочтимая маска, — сказал негритенок, кланяясь и улыбаясь с неотразимой смесью нахальства и добродушия, — фортуна улыбнулась вам в игре, теперь от вас зависит насладиться ее благосклонностью и в другой области, которая еще больше вам по вкусу!
Это было отбарабанено без пауз, не вдаваясь в смысл, — так школьники зазубривают непонятный урок. Несоответствие между небрежностью изложения и напыщенностью слов, которые мальчишку явно заставили выучить наизусть, было до того смешным, что Казанова, несмотря на дурное настроение, расхохотался.
— Высокочтимое дитя солнца, — сказал он в стиле мальчишки, — мы воздаем тебе благодарность. И каким же образом эта авантюра может быть осуществлена?
— Нечего надо мной смеяться, синьор, — сказал мальчишка уже обычным тоном и явно обидевшись, — я ведь сказал только то, что она велела мне сказать.
— Она? А кто это — она?
— Да уж наверно моя хозяйка, синьор. Кто же еще?
— А как ее зовут, милый друг?
— Так легко вы меня, синьор, не поймаете, — произнес мальчишка с забавной попыткой схитрить. — Это пока секрет. Но если вы пожелаете ее увидеть…
Он приблизил лицо к маске Казановы, словно пытаясь уловить выражение его глаз, и с понимающим видом осклабился.
— Так, значит, если я пожелаю ее увидеть?..
— Тогда будьте любезны следовать за мной.
И он зашагал с важным видом, снова вызвавшим смех у Казановы. Мальчишка привел его к гондоле, которая стояла на приколе на рио, за Прокуратие Веккие. Не переставая поддразнивать негритенка, Казанова сразу заметил, что гондола — из тех, какими пользуются патриции, что в ней два гондольера в красивых белых костюмах с малиновыми поясами и что гербов, какие обычно бывают на таких гондолах, здесь нет. Какую-то долю минуты Казанова помедлил. Да, конечно, венецианки из высшего общества пользовались свободой действий, почти равной их свободе от предрассудков, и хотя приглашение такого рода вполне могло исходить от какой-нибудь прелестницы, оно могло быть и ловушкой, подстроенной кем-то из врагов, а могло быть и одной из мрачных шуточек, столь Дорогих сердцу Триумвирата…
— Авантюры — для авантюристов, — достаточно громко произнес он, ступая в гондолу и удобно усаживаясь на горе мягких подушек в фельце.
Он заметил, что и здесь убрано все, что могло бы дать ключ к опознанию владельца. Глядя сквозь боковое окно, Казанова пытался запомнить путь, по которому они быстро скользили, но венецианские гондольеры всегда были и остаются большими мастерами своего дела и лихо сворачивают в малоизвестные каналы, а постепенное сгущение красок, наступающее в Венеции при закате солнца, когда все приобретает голубовато-серый и бархатисто-черный цвета, затрудняло Казанове замечать вехи. Оглянувшись, он увидел, что мальчишка сидит на корточках у входа в фельце и хихикает.
— А, вот ты где, — сказал Казанова, несколько раздраженный его молчаливым весельем. — Что это так тебя забавляет?
— Я думал, как обрадуется моя хозяйка, когда увидит ваше превосходительство.
— М-м, — с сомнением произнес Казанова, — а что, если бы ты все-таки сказал мне, как ее зовут?
Негритенок помотал головой и осклабился.
— А может, она придумает себе имя специально для вашего превосходительства.
Казанова попытался пустить в ход то, что, как он знал по опыту, развязывает людям язык всюду: протянул негритенку золотой.
— Нет, синьор, — сказал мальчишка, отводя глаза в сторону. — Раз я что обещал, значит, обещал.
— Хороший мальчик, — снисходительно заметил Казанова. — В любом случае возьми его. Я могу быть очень щедрым другом…