Донна Джульетта во Флоренции! И так скоро! Вот уж этого Казанова меньше всего ожидал, о такой возможности он даже и не думал. И ему это совсем не нравилось. Не нравилось заподозрить — приходя постепенно к уверенности, — что у него отбирают инициативу в жизни, и отбирают именно те, кого он считал своей особой и сладостной добычей, — женщины. Что все-таки донна Джульетта делает во Флоренции? Их встреча — простое совпадение или она намеренно последовала за ним? Если да, то как она сумела добраться сюда так быстро и как узнала, куда надо ехать? В своем смятении Казанова забыл, что одну ночь провел со своими спутниками в Сиене, в то время как донна Джульетта могла провести ее в пути; забыл он и о том, что отец Бернадино видел его в таверне у Эрколе и что Эрколе, каким бы другом он ни был, мог все рассказать о нем под угрозой впасть в немилость у Аквавивов. Взбаламученной же совести Казановы внезапное появление донны Джульетты представлялось совершенно необъяснимым, этаким неприятным сюрпризом. А пока, ускорив шаг, ибо улица, на которую он вышел, была не столь запружена колясками, Казанова с тревогой спрашивал себя: если донна Джульетта в самом деле последовала за ним, то с какими намерениями? Он достаточно хорошо знал характер римлян, которым свойственна жестокая мстительность, и понимал, что гнев такой женщины, как донна Джульетта, может оказаться роковым для него. Он решил, что надо быть очень осторожным.
Но разве осмотрительность может быть присуща такому вертопраху, как Казанова, вся жизнь которого была подчинена бездумному следованию импульсам и потому полна авантюр? Во всяком случае, избранный им метод предосторожности был не очень разумным. Выяснив у брадобрея — а брадобреи ведь были предками журналистов, — что донна Джульетта приехала всего лишь с одной горничной и лакеем, которого Казанова видел на запятках ее коляски, а остановилась она в одном из дворцов близ церкви Санта-Кроче, Казанова заперся у себя в гостинице из боязни, что его могут убить или жестоко изувечить. Ему и в голову не пришло, что месть донны Джульетты — если она надумает ему мстить — может быть менее примитивной и более неспешной. А что, если она вовсе не пылает местью, но по-прежнему влюблена в несравненного, неотразимого Казанову и чахнет среди нудных графинь, жаждая лишь его поцелуев, которые вернут на ее лицо улыбку, а ей самой хорошее настроение?
Эта мысль пришла в голову Казанове после того, как он чуть ли не впал в меланхолию, просидев взаперти в своей комнате целых три дня и не видя никого, кроме горничной, слишком уродливой даже для него, да хозяина, крестьянина из Валь-де’Эльза, не обладавшего грубоватым юмором и смекалкой флорентийца, а потому и не заслуживавшего внимания. Дело в том, что Казанова жаждал найти какой-нибудь предлог, чтобы выкинуть в окно всю эту предосторожность. Его решение просидеть в гостинице до 30-го, пока не вернется Анриетта — если она вообще вернется, — значительно ослабло от невероятной скуки пребывания взаперти. Черт с ним со всем, не съест же его эта женщина, а прошло уже четыре дня с тех пор, как он расстался с Анриеттой, и он горел любопытством, желая узнать, каковы же все-таки чувства донны Джульетты и…
— Пришли-ка мне брадобрея и достань на сегодня ложу в оперу! — сказал он хозяину, явившемуся к нему с поклоном и немало возрадовавшемуся при виде того, что постоялец снова стал нормальным, особенно после того, как Казанова заказал к обеду бутылку французского вина…
В маленьком театрике, где в те дни давали примитивные оперные представления, был торжественный вечер: публика пришла послушать нового блистательного кастрата из Неаполя — во всяком случае, если у него достаточно сильный голос, способный перекрыть жужжание разговоров, которыми тогда обычно встречали певцов. На спектакль ждали герцога, поэтому добыть место было «невозможно», пока Казанова невозмутимо не извлек из кармана общеизвестное лекарство от подобных невозможностей, уплатив двойную цену. И он об этом не жалел, стоя один в своей ложе, одетый во все лучшее, что у него имелось, с безукоризненным кружевным жабо и золотыми (или по крайней мере выглядевшими как золотые) пуговицами, и хладнокровно разглядывая публику в ненужный ему лорнет. Невзирая на свое самодовольство и апломб, Казанова не в силах был сдержать трепета — от чего? Одни сказали бы — от страха, другие — от волнения при виде донны Джульетты во фьокки (парадном вечернем платье) и бриллиантах, в сопровождении другой аристократки, каноника Санта-Кроче и какого-то молодого человека, который большую часть времени любовался прекрасным солитером в своем кольце.