— Сюрприз! Сюрприз! — Малыши так и заплясали вокруг.
— Ну вот, — сказала мама, — а кто-то говорил, что не любит танцевать. Вы только посмотрите на Альберинхена.
Его должны были одеть Купидоном — вот в чем заключался сюрприз.
— А кто такой Купидон, мама? — спросил Альберинхен.
— Бог любви. Он носил с собой стрелы и поражал ими людей, они влюблялись друг в друга и женились.
— Как ты и папа? — спросил Эрнест.
Альберинхен, не сводивший глаз с маминого лица, заметил, как по нему пробежала странная тень. Она его напугала, он только не мог понять почему.
— Как люди, которые любят друг друга, — ответила мама.
— И у меня будут стрелы?
— Ну конечно.
— И ими можно будет стрелять, — сказал Эрнест. — Мамочка, я тоже хочу стрелы.
— Нет, милые, стрелять вы ими не будете. Альберинхен просто будет носить их, и еще он будет танцевать с красивыми маленькими девочками.
— Я не люблю маленьких девочек, — пробормотал Альберинхен.
— Ты, я вижу, не слишком галантен.
— А что значит галантен? — спросил Эрнест.
— Это значит противный, — сказал Альберинхен, уверенный, что угадал, как раз сам он не такой.
— Нет-нет, галантность — это нечто такое, чему должны учиться все принцы. — Мама засмеялась и обняла его. — Купидончик ты мой бесценный, — добавила она.
И вот он уже красуется в нарядном сатиновом костюмчике, и подобным же образом наряжен Эрнест.
— Какие милашки! — восхитились обе бабушки, не сводившие, однако, тревожных взглядов с герцогини Луизы, охваченной каким-то странным, чуть ли не истерическим весельем, словно в предвидении того, что подобных балов в ее жизни будет не так уж много. Дети, приглашенные на бал, выстроились в линию.
— Ты знаешь все па? — прошептал Эрнест братишке. — Из тех, что разучивал вчера?
— Противные. Никак я их не запомню, — тихонько отозвался Альберинхен.
Но Эрнесту не терпелось танцевать: ему нравились эти красивые девочки, что стояли напротив, и вообще такое множество детей приятно возбуждало его.
Эрнест взял за руку свою маленькую партнершу, и они, как их и учили, прошли в танце вдоль стоящих в ряд детей под восхищенными взглядами взрослых.
— Эрнест настоящий маленький джентльмен, — сказала первая бабушка.
— Настоящий маленький принц, — согласилась с ней вторая.
Альберинхен стоял надувшись. Ему хотелось быть не этим нелепым Купидоном, а находчивым принцем Альбертом. Ему хотелось не танцевать с глупыми девчонками, а прятаться под кроватью, сражаться, пронзительно кричать, когда коварный Кунц придет за ним. Однако наступил его черед.
Все ждали. Музыка продолжала играть. Маленькая девочка улыбаясь стояла перед ним. Но он уже ненавидел ее. Он ненавидел всех этих девчонок, а потому стоял не двигаясь с места и опустив глаза.
— Альберт, — обратилась к нему бабушка Закс-Кобургская. Но он словно не слышал.
К нему подошла мама.
— Альберинхен, родной, твоя очередь танцевать.
Да не будет он танцевать! Танцы ему ненавистны.
Он заплакал, вначале тихонько, но, увидев всеобщее смятение, завопил что есть мочи, его пронзительный крик заглушил музыку. Лицо его стало красным. Домашние всегда пугались, видя его в таком раздражении, и он знал, что они готовы на все, только бы его утихомирить.
По знаку одной из бабушек к нему подбежала няня. Она схватила его в охапку и поспешно унесла из зала.
В комнате, где они жили вместе с Эрнестом, он замолчал. Он еще раз добился слезами своего.
Но это еще был не конец.
В комнату вошла бабушка Закс-Кобургская. Он взглянул на нее исподлобья, вызывающе.
— Альберт, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой.
Она назвала его полным именем — верный признак того, что им очень недовольны.
Его глаза наполнились слезами.
— Твое поведение в бальном зале было весьма далеким от того, что я вправе ожидать от принца из рода Кобургов, — заговорила бабушка.
— Я не хотел танцевать, — ответил мальчик.
— А как же девочка, твоя партнерша? Она-то хотела танцевать.
— Зато я не хотел.
— Да, но из-за тебя не смогла танцевать и она. По-твоему, это хорошо?
— Я устаю от танцев, — жалобно сказал он.
— Как! Ты, принц… устаешь от одного танца с маленькой девочкой?
— Я не люблю танцевать. Это глупо.
— А как же общительность? Тебе придется ей учиться.
Он задумался. Неужели эта самая общительность столь же увлекательна, как и рассказы о его предках?
— Ты вырастешь и в один прекрасный день женишься. Тогда ты не сможешь плакать. Согласен? Интересно, что сказал бы дядя Леопольд, будь он сегодня в бальном зале. Наконец-то на лице ребенка появилось раскаяние. Все же было в Леопольде что-то особенное. Прошло три года с тех пор, как Альберт впервые увидел его, однако какое же он успел произвести на мальчика впечатление, если он до сих пор помнит его и дорожит его мнением! Впрочем, вполне возможно, что имя и образ Леопольда сохранялись в памяти малыша лишь благодаря постоянным ссылкам на этого богоподобного дядю.