– Кто они, эти люди, на которых ты работаешь? – спросил он. – Ты в своих письмах ничего о них не говоришь.
– Сначала их было двое, – сказала она, беря его под руку, брат и сестра. Сестра умерла, – печально добавила она. – И остался он.
– Что этот тип собой представляет? – не унимался Немезио.
– Очень богатый, – объяснила Мария, – очень одинокий, очень важный.
– Молодой? – спросил он с подозрительным равнодушием.
– Ревнуешь? – спросила она кокетливо.
– Я слишком уважаю тебя, чтобы ревновать, – изрек он.
– Я тебя тоже уважаю. – Марии никогда не удавалось развести уважение с ревностью.
– Так он молод? – настаивал Немезио.
– Старый, – сказала она шутя. – Толстый и безобразный.
– Возраст и красота не в счет, – заметил Немезио, которого скорее успокоило бы наличие у Больдрани супруги. Молодые люди свернули на виа Каппеллари, сели на двадцать четвертый трамвай и вышли на конечном кругу на виа Рипамонти.
– Почему здесь? – удивленно спросила Мария.
– А почему нет? – отпарировал Немезио.
Они свернули влево, прошли мимо маленькой церкви, потом по узкой улочке и за поворотом оказались в чистом поле.
– Разве не красиво? – Он знал, что ей здесь понравится.
– Да, это удивительно, – воскликнула Мария, глядя на сверкающий на солнце канал. Длинный ряд тополей окаймлял его берега, вдоль которых бежала чистая свежая вода.
– Так и хочется искупаться, – весело засмеялась она. На горизонте вырисовывалось аббатство Кьяравалле.
– Тут должна быть недалеко старая остерия.
Был воскресный полдень, и Мария поняла вдруг, что первая половина дня кончается.
– Но уже поздно! – вспомнила она о времени. – Меня ведь ждет мать.
– Если ты разок опоздаешь, ничего не случится. Ты ведь здесь со своим мужем, а не с кем-нибудь.
– А ведь и вправду, – шутливо сказала она, – у меня, оказывается, есть муж. Ты заходил к Джулио? – спросила она.
– Я хотел увидеть его вместе с тобой. – Он говорил искренне, и Мария ему верила.
– Он вырос, знаешь? – сказала она, прижимаясь к его руке. – Кажется уже годовалым ребенком. Выражение лица такое взрослое. И, хоть ты этого и не заслуживаешь, похож на тебя.
– Смотри, тебе нравится?
Они пришли к старой остерии, с навесом из вьющихся растений, с огромной глицинией, которая отважно карабкалась по каменной стене. Лучи солнца, проникая сквозь листву, освещали деревянные столики. Им подали хлеб с колбасой и красное вино, шипучее и прозрачное. Они весело ели и пили с отменным аппетитом молодости. Вино сверкало в их взглядах, горело на щеках и разжигало страсть, которую приходилось сдерживать.
После обеда они гуляли вдоль канала, в тени тополей. Они держались за руки и больше не разговаривали: все помыслы, все желания сосредоточились на одном, и это гармонировало с жужжаньем насекомых, полетом разноцветных стрекоз, с журчанием прозрачной воды, с запахом полей. Немезио посмотрел на нее умоляющими глазами и привлек к себе. Она позволила ему целовать, обнимать и гладить себя. Все было, как в тех снах, которые снились ей каждую ночь, но не было пропастей, не было чудовищ, была только любовь, любовь без конца, долгие объятия и сладкая, изнурительная близость, и они двое – обессиленные, опустошенные, счастливые под тенью тополей, рядом с прозрачной водой канала, за которым вырисовывались суровые очертания средневекового аббатства.
Мария чувствовала себя умиротворенной, в глазах ее светилась нежность. Рядом с ней был любимый мужчина, ее муж. Какой смысл продолжать служить в чужом доме, устраивать чужую жизнь и мечтать о будущем, которое принадлежало другим? Она приблизилась к Немезио для новых поцелуев и новых ласк.
– Ты пришел сказать мне, что теперь мы всегда будем вместе, – прошептала она ему на ухо нежным голосом. – Это и есть твой сюрприз?
– Да, Мария, – он сжал ее в объятиях, вдыхая аромат ее густых черных волос. Материнство сделало еще красивее ее грудь. – Обещаю тебе, что на этот раз ничто не сможет нас разлучить.
– Ты нашел работу? – спросила она. – В Модене? Здесь в Милане? Лучше было бы, если б в Милане. Здесь моя мать, она поможет нам ухаживать за ребенком. Знаешь, меня работа не пугает. Нетрудно будет найти и поденную.
– Работу мы найдем, Мария, – сказал он, решительно взяв ее за плечи и отодвинув от себя, чтобы лучше видеть лицо. – Найти работу помогут мои товарищи, когда мы будем в Париже.
Облако на минуту закрыло солнце, и тень пробежала по прекрасному лицу Марии.
– Ты сказал, в Париже? – спросила она голосом неестественно спокойным. – Но извини, о чем ты говоришь?
– Я должен ехать в Париж, Мария.
– Да ты с ума сошел! – Ее словно холодной водой окатило. – Ты думаешь, о чем говоришь?
– Меня призвали в армию, – наконец признался он, – а я не явился. Товарищи мне помогли. В Париже нас ждут.
– Значит, ты дезертир. – Мария отпрянула от него, словно ужаленная. Это признание смело разом все ее мечты и надежды.
– Я один из тех, кто не хочет брать в руки оружие по воле фашистов, – сказал он, хоть и знал, что Мария не осуждала его за это. Но она не желала с маленьким ребенком на руках скитаться по миру.
– Это только игры политиков, – попыталась она возразить. – Война еще не началась. И может быть, – она заколебалась на мгновение, – и может быть, не начнется.
– Это не игры политиков, – убежденно возразил Немезио. – Гитлер уже вступил в войну, и Муссолини ее хочет. Пока что он лишь запугивает французов этими военными призывами, чтобы вынудить их держать дивизии на наших границах. Конечно, это фарс. И фашизм – это фарс. Тем временем, однако, люди весело маршируют на бойню. Ты знаешь, что этим несчастным, которые подчинились приказу и явились по вызову, нечего есть, у них нет казарм, нет обмундирования? Их заставляют спать на полу в залах ожидания на вокзалах. В вагонах для перевозки скота. Ты сознаешь хоть, в какой стране ты живешь?
– Возможно, – упорствовала она. – Но у вас, эмилианцев, на все один ответ: чуть что, вы сразу готовы устроить революцию.
– Если бы ты не жила в доме этих капиталистических акул, – снова начал он, – если бы ты дала себе труд оглядеться кругом, ты поняла бы, что и у вас в Милане есть люди, которые думают, как я. «Брось ружье на землю… – пропел он. – Хотим мира, долой войну». Ты знаешь, где распевают эту прекрасную песенку? Не знаешь? В твоем Милане.
– Я этого не знаю, – сказала она примирительно, – но знаю, что дезертиров военные трибуналы приговаривают к смерти.
– Это я тоже знаю, – сказал он, пытаясь воспользоваться благоприятным моментом, чтобы убедить ее. – Поэтому я и должен бежать. Я тоже веду войну, но только против фашистов. Послушай меня, Мария. Сейчас мы поедем в Швейцарию. Я знаю, как туда пробраться. Оттуда переберемся во Францию и, наконец, в Париж, где меня ждут мои товарищи.
– А Джулио? – спросила Мария в упор. Жара сделалась нестерпимой, шум листвы казался надоедливым, как и мухи, которые упорно садились ей на лоб. Не было ни ветерка, духота становилась невыносимой. Блузка прилипала к телу. Она чувствовала себя грязной, растерянной, обманутой.
– Джулио останется здесь с твоей матерью, – решил Немезио, словно это был простой и естественный выход.
– Так я должна бросить сына? – негодующе произнесла Мария, вставая на ноги и пытаясь привести в порядок одежду. Густые черные волосы разлетались по плечам в такт ее яростным жестам.
– А что? – поняв, что взял слишком круто, сменил он тон. – А сама ты что делаешь? Разве Джулио сейчас не живет с твоей матерью? Это тебя не смущает. А уехать со мной значит бросить сына. А работать на синьора Чезаре что значит?
– Я вижу его каждое воскресенье, – защищалась Мария. – Когда есть проблема – мать звонит мне. В случае необходимости я могу тут же приехать к нему. Нет, Немезио, я не собираюсь даже обсуждать этот вопрос. И не хочу снова ссориться. У нас с тобой есть договор, и все осталось по-прежнему. Я тебя люблю, но не могу согласиться на бродячую жизнь. Если собственной жене ты предпочитаешь свои идеи, говорить нам больше не о чем. Но тогда оставь меня в покое… Слушай, Немезио, – ухватилась она за последнюю зацепку, – синьор Больдрани – очень важный человек. Он знаком с такими людьми, какие тебе и во сне не снились. Если я попрошу его помочь тебе, он это сделает. Возможно, ему удастся даже найти для тебя хорошее место в Милане. Если он поднажмет на военных, чтобы они не трогали тебя, они тебя точно не тронут.