– Уже немного осталось. Немножко потерпи, – говорила она, и, зная ее непреклонный характер, девочка терпела. Обессиленная и замерзшая, она покорно брела за матерью, хотя и не знала, куда.
– Смотри! – вдруг воскликнула мать, останавливаясь перед большой виллой в конце аллеи с заснеженной кровлей и таким же заснеженным парком вокруг. Здание это было величественным и прекрасным, но тогда девочка этого еще не могла понять.
– Смотри!.. – повторила мать с каким-то волнением.
– Я вижу, – сказала Анна, не очень понимая ее. Порывистым жестом Мария привлекла дочь к себе.
– Смотри, как она великолепна! Тебе нравится?
– Да, мама, – сказала девочка, чтобы сделать ей приятное.
– Шикарно? Ты только взгляни.
– Да, мама, – ответила она, чуть не плача от холода и усталости.
– Эта вилла стоит миллионы. Много миллионов. И когда-нибудь она будет твоей. Да, ты будешь хозяйкой этой виллы, – она говорила скорее себе самой, чем дочери. – И все вокруг тоже будет твоим.
От холода и усталости слезы навернулись на глаза Анны. Ей уже не нравилась эта вилла, ради которой мать зачем-то притащила ее сюда, ей хотелось скорее домой.
– Я не хочу эту виллу, – сказала она. – Пойдем домой.
– Не хочешь? – удивилась мать, и лицо ее потемнело.
– Да, я хочу вернуться домой, – пожаловалась малышка. – Мне очень холодно, и я хочу скорее домой.
Глаза матери похолодели, голос стал резким, сердитым.
– Дурочка! – безжалостно сказала она. – Это будет твой дом, и ты не будешь жить в нищете. Ты будешь счастлива, дитя мое, потому что это вьючное животное, твоя мать, сделает тебя королевой!
– Да, мама, – сказала девочка, лишь бы не спорить. Усталая и замерзшая, она готова была на все, только бы поскорее вернуться домой.
Прочитав вечернюю молитву, Анна спешила поскорее залезть в большую бабушкину кровать и натягивала одеяло до самого подбородка, в то время как Вера еще бормотала свои молитвы. Девочке нравилось тепло этой широкой кровати и истории, которые бабушка рассказывала ей перед сном. Мать обычно желала ей доброй ночи из кухни, где спала на раскладушке рядом с кроваткой Джулио. Мария редко ночевала дома, потому что семья инженера Вергани уехала на озеро Комо, и она должна была сторожить их миланскую квартиру. Но на праздники она хотела быть рядом с детьми.
Анна слышала, как мама и Джулио смеются в кухне, и ей было страшно любопытно узнать, над чем.
– Бабушка, можно мне тоже пойти в кухню? – спросила девочка.
– Не вертись и спи, – сказала Вера. Ворочаясь на постели, Анна всякий раз впускала холод под одеяло, а печка уже не топилась.
– Они там смеются, – пожаловалась она. – А ты никогда не даешь мне посмеяться.
– Нам сейчас только и дела, что смеяться.
– Не беспокойся, бабушка. Когда-нибудь я буду богатой.
– Да? А я завтра стану миллионершей.
– Я на самом деле буду богатой. И тогда подарю тебе все, что хочешь, чтобы ты была довольна и смеялась. – Анна верила в эту прекрасную сказку и хотела, чтобы бабушка в нее тоже поверила.
– У тебя доброе сердце, – вздохнула та, – но это мать вбила тебе в голову такие мысли. Глупые мысли. Ты не должна верить им. Твоя жизнь здесь, а мы совсем не богатые.
– Мне здесь нравится, бабушка. Но маме я тоже верю. Мамы никогда не обманывают.
– И это верно, – согласилась Вера, которой не хотелось разочаровывать девочку.
– Мама мне сказала, что мой папа – самый богатый человек на свете. И когда-нибудь он подарит мне карусель с белыми лошадками, такими, как на ярмарке.
– Молчи и спи. – Старуха чувствовала ласковую теплоту этого голосочка.
– Да, бабушка. Но мамы никогда не обманывают.
Она услышала в небе гул мотора. Это был Пиппо, одинокий самолет, который каждую ночь пролетал над городом, бросал одну бомбу и улетал.
– Бабушка, слышишь Пиппо? – Девочка была рада объявить об этом ночном госте: дети давно привыкли к войне.
– Слышу, слышу, – вздохнула бабушка. – Спи теперь. – И погладила ее по волосам.
– И сегодня, – пробормотала Анна, зевая, – он прилетел нас проведать. Спокойной ночи, Пиппо, – сказала она, прежде чем уснуть.
Вера потушила свет, но и в темноте продолжала молиться. Она молилась за Марию, которая была несчастьем ее жизни, и за ее невинных детей. Мало ей было бегства с циркачом, так устроила еще эту историю с хозяином. Когда мать узнала, что та второй раз беременна, она ни на миг не поверила в отцовство Больдрани – как дважды два ясно, что отцом девочки был Немезио. Когда же она увидела маленькую Анну, которая смотрела на нее своими чудесными зелеными глазами, убедилась в том воочию. Немезио, конечно же, самый непутевый человек на свете, но он был все же законным мужем Марии, в то время как связь с Больдрани, по ее мнению, лишь позорила дочь. Когда речь шла о чести семьи и о будущем детей, личные симпатии и антипатии ее к зятю значения не имели. Так думала Вера.
Поэтому она пришла в ужас от дьявольского плана дочери: навязать богатому и влиятельному мужчине отцовство ребенка – это ли не смертный грех. Но план не удался, и мать с дочерью трудились от зари до зари, чтобы прокормить детей. Приходилось выкручиваться с карточками на хлеб, на макароны, на те двадцать граммов мяса, которые полагались на человека в неделю, и хотя обе зарабатывали неплохо, но цены поднимались все выше. Газеты убеждали население не требовать постоянного повышения жалованья, чтобы не подстегивать инфляцию, но для Веры и Марии, тративших все до последнего чентезимо, чтобы выжить, все это были только слова.
Правда, синьор Чезаре присылал иногда посылки и деньги, но всякий раз Вера, по настоянию Марии, вынуждена была возвращать их обратно. Чего хотела добиться эта сумасшедшая? Неужели она и в самом деле верила, что со дня на день этот человек даст свое имя девочке, которая ему не принадлежала? Ей так и не удалось ни разу толком поговорить с Марией на эту тему: дочь отказывалась с матерью обсуждать это. Ничего не оставалось, как принять все случившееся как наказание за какие-то ее неведомые грехи.
Только и оставалось, что молиться, чтобы милосердный бог охранил несчастную дочь и ее невинных детей, чтобы уберег их от опасностей «души и тела». С этой мыслью она и уснула.
Глава 2
Мария села на велосипед и покатила по городу: ей нужно было добраться до корсо Индепенденца раньше восьми. Холод резал лицо и леденил руки. Она подложила на грудь газету, чтобы защититься от резкого ветра, но это мало что дало.
Улицы, по которым она ехала, были полупусты. Самые лучшие магазины не открывались уже много месяцев, и черный рынок снабжал тех, кому было чем платить. Трамваи были редки, они проходили, позванивая, с видом почти похоронным, увешанные гроздьями висящих оборванных людей. В городе, разрушенном бомбардировками, изнемогающем от репрессий и полицейских облав, смерть становилась обычным явлением.
Плакат, на котором был изображен поезд, набитый мужчинами и женщинами, которые уезжали в Германию, утверждал, что они там отлично устроились, что «работать в Германии означает успех и возможность содержать своих близких на родине!». Другие такие же плакаты, которым никто никогда не верил, воспевали грядущую победу или призывали разводить яйценоских кур, чтобы решить продовольственную проблему.
Проезжая по городу, Мария то и дело видела стены, в которых зияли пробоины, пустые окна полуразрушенных домов, и слезы от холодного ветра застилали ей глаза.
Перед подъездом дома Вергани на корсо Индепенденца стоял роскошный автомобиль «Альфа-Ромео 2500». Завидев ее, мужчина за рулем опустил боковое стекло и окликнул ее: «Мария!» Она слезла с велосипеда и прислонила его к фонарному столбу рядом с автомобилем, в то время как человек за рулем, открыв дверцу, вышел к ней.
– Миммо! – воскликнула она, узнав улыбающееся лицо Пациенцы. Она взглянула на его элегантное пальто и невольно сравнила со своим нелепым нарядом. – Ну, как я выгляжу? – попыталась она под улыбкой скрыть чувство неловкости.