До него донесся слабый, но отчетливый звук шагов.
Чарлз моргнул, прислушиваясь. Он отпустил слуг на ночь: они уже давно в постелях.
Сапоги, не туфли.
Шаги приближались, становились все громче, доносясь откуда-то из глубины дома. И к тому времени как достигли вестибюля, находившегося неподалеку от библиотеки, он уже точно знал, что это не слуга. Ни у одного слуги нет такой уверенной, спокойной походки.
Он глянул на собак. Они тоже насторожились, навострили уши, хотя с места так и не поднялись. Он знал эту манеру: если неизвестный войдет, они встанут и поприветствуют его, в противном же случае готовы дать пройти.
Из этого следовало одно: Кассию и Бруту известно больше, чем ему. Они точно знают, кто бродит ночами по его дому.
Чарлз насторожился, отставил бокал, и не веря ушам, стал прислушиваться, как незваный гость, очевидно, добравшийся до лестницы, как ни в чем не бывало поднимается наверх.
– Какого черта?! – прошептал он, хмурясь, и уставился на волкодавов, по-прежнему не реагировавших на вторжение.
– Постойте, – приказал он и, одним прыжком очутившись у двери, чуть приоткрыл ее. В отличие от особы, можно сказать, смело маршировавшей по ступенькам, он производил меньше шума, чем призрак.
Леди Пенелопа Джейн Марисса Селборн как раз успела добраться до верхней площадки и, не задумываясь, свернула налево, к галерее. Очевидно, она стремилась поскорее добраться до коридора в самом конце. Пенелопа даже не позаботилась захватить с собой свечу. Впрочем, зачем ей свеча? Она и так бесчисленное количество раз проходила этой дорогой. Сегодня тени в галерее и мирная тишина дома стали бальзамом для мятущейся, растерянной души.
И какого дьявола она должна теперь делать? Более того, что происходит?!
Она едва подавила порыв зарыться пальцами в волосы, распустить длинные пряди, собранные в тугой узел, но на ней все еще была широкополая шляпа. Одетая в бриджи и старую жокейскую куртку, она весь день провела в слежке за своим дальним родственником Николасом Селборном, виконтом Арбри.
Николас был единственным сыном маркиза Эмберли, который после смерти сводного брата Гренвилла унаследовал родной дом Пенелопы, Уоллингем-Холл, в нескольких милях отсюда. И хотя она уважала и симпатизировала Эмберли, с которым встречалась несколько раз, все же была не так уверена в Николасе. Когда в феврале он без предупреждения появился в Уоллингеме и стал задавать вопросы о привычках и знакомых Гренвилла, она мгновенно насторожилась. Подозрения ее были вполне обоснованны: Пенелопа имела веские причины считать, что всякий, кто осмеливается задавать подобные вопросы, должен находиться под непрерывным наблюдением. Но через пять дней Николас уехал, и она решила, что на этом все и кончилось.
Однако вчера Николас вернулся и целый день провел в посещениях гнезд различных контрабандистов, разбросанных вдоль побережья. Сегодня ночью он навестил Полруан и провел два часа в тамошней таверне. Пенелопа провела эти же два часа в слежке за ним из ближайшей рощицы, поскольку порядочной женщине не место в кабаке.
Раздраженная и крайне встревоженная, она подождала, пока Николас выйдет, и последовала за ним в ночь. Уверившись, что он направляется в Уоллингем, она повернула кобылу на север и поехала в свое убежище.
Во время долгого бдения в рощице она придумала способ узнать, что делал Николас в тех тавернах, в которых просиживал каждую ночь, но этот план придется привести в действие только завтра. А пока что пыталась осознать то, что проведала до сих пор. Пыталась и одновременно страшилась того, что это может означать, что может обнаружиться. К чему это может привести.
Несмотря на нетерпение, Пенни чувствовала, что долгий день вымотал ее до последней степени: она так устала, что почти потеряла способность мыслить. Ничего, главное хорошенько выспаться, а утром с новыми силами приняться задело.
Достигнув конца галереи, Пенни свернула в коридор. Вторая спальня от конца крыла последние десять лет предназначалась ей всякий раз, когда она собиралась навестить дом крестной матери. Комната всегда содержалась в готовности. Слуги Эбби давно привыкли к ее случайным, внезапным набегам. Поэтому в камине всегда были дрова, хотя огонь не зажигался. Повернув голову направо, где тянулся ряд высоких незашторенных окон, выходивших на задний двор с фонтаном и ухоженными клумбами, Пенелопа решила, что не стоит возиться с камином. Она и без того едва ноги волочила. Сил хватит только на то, чтобы стянуть бриджи, сапоги, куртку и рубашку, забраться под одеяло и, наконец, закрыть глаза.
Тяжело вздохнув, она взялась за ручку двери.
Слева материализовалась большая зловещая тень.
Паника ударила в голову, лишая разума. Она уставилась на…
– Ай!
И тут она опомнилась. И узнала его. И зажала себе рот, чтобы не закричать. Но он оказался проворнее. Его рука с размаху припечатала ее все еще прижатую к губам ладонь.
Несколько мгновений она смотрела в его глаза, темные и непроницаемые. Такие близкие… такие знакомые.
Она остро ощущала идущий от него жар.
Не могла отвести взгляда от него, высокого, широкоплечего, продолжавшего стоять в темноте рядом с ней.
Если время имело способность останавливаться, в этот миг оно остановилось.
Но всего на миг.
Реальность обрушилась на нее с угрожающей силой.
Гордо выпрямившись, она отступила.
Нервно дернувшись, он уронил руку, отпустил Пенелопу, прищурился и стал бесцеремонно сверлить ее глазами.
Пенелопа прерывисто вздохнула, ошеломленно глядя на него. Сердце по-прежнему колотилось где-то в горле.