Руфина сказала, что после экзаменов уедет в Харьков к родственникам. Надежда обрадовалась:
— Там теперь моя сестра с мужем. Я дам адрес, Нюра очень добрая, очень, очень. Я мало знаю таких добрых людей, и гостеприимная, муж тоже душевный человек.
— Чем он занимается?
— Они переехали из Белоруссии, он председатель гэпэу Украины.
— Очень душевный, — усмехнулась Руфина. — От слова — душегуб что ли?
— Ну зачем ты так, ты его не знаешь, Стах действительно добрый человек, отличный семьянин.
— И слава Богу, что не знаю. Нет уж, Надя, спасибо, но, как говорила моя бабушка: «Знайся конь с конем, а вол с волом». Мудрость незамысловатая, но полезная. И ты не обижайся на меня, я стала очень резкой, это нехорошо, люде не виноваты в моем горе, а ты уж никак не виновата, и вообще… может другого случая не будет сказать: что ты удивительно светлая и настоящая, только слепая. Но слепые часто бывают добрыми. А за меня не беспокойся, ко мне приедет Борис.
— Какой Борис?
— Как какой? Иванцов.
Секундное ошеломление, и что-то похожее на ревность, какая-то тень: «Она права. Я действительно слепая».
Он нашел ее в библиотеке, где она сдавала учебники. Выглядел даже франтовато: начищенные мелом парусиновые ботинки на резиновом ходу, рубашка «апаш», холщевые белые брюки.
— Вот, увидел, решил попрощаться. Вы куда на лето?
— В Сочи.
— А я отвезу маму к родственникам в Симеиз, поживу среди караимов, мой дед — караим, а потом поеду в Харьков к Руфине, ей будет не так одиноко, Мартемьян Никитич тоже остановится по дороге в Ессентуки… — он замолчал, словно выжидая, что и она скажет что-нибудь вроде «и я собираюсь заехать». Она действительно решила по дороге на юга или обратно навестить Нюру, но какое это имело отношение к доценту кафедры математики! И кроме того очень хорошо запомнила «душегуба».
— Значит, увидимся в сентябре, — она протянула руку.
— Погодите, у меня кафедра только через час, посидим немного в сквере, поболтаем…
— Не могу, никак не получается.
— Как быстро вы загорели, вам очень идет, в сентябре приедете совсем бронзовой…
Она молчала.
— … да… ну что ж — прощайте!
Много раз спрашивала себя потом, почему пожалела для него час, ведь никуда не спешила, и сквер в тени огромных стен взорванного собора был так прохладен, так по-летнему пустынен, так нежен запах цветов липы, так ровно и низко жужжали шмели над одичавшем боярышником…
Зачем она украла у него все это?
В Сочи играли в кегли, в городки, снова в кегли. За Иосифом теперь постоянно ходил человек в радионаушниках, а в зарослях там и сям белели гимнастёрки сотрудников охраны. Она стеснялась купаться в их почти явном присутствии, попытки уйти вдоль берега подальше, вежливо пресекались Николаем Сидоровичем (впрочем, ставшим почему-то Николаем Сергеевичем) Власиком.
Она растолстела, чувствовала себя неловкой и неуклюжей. Пожаловалась Иосифу, что это не отдых, а мука, зачем столько соглядатаев.
— Мне не мешает, я их не замечаю.
— А мне мешают.
— Ты заметила, что любой ответ мне ты начинаешь с «а», скажи, наконец, «бе». Покорнейше прошу выполнять правила. Власик устал за тобой гоняться.
— Какие правила? Это правила зоопарка, а я… я не желаю жить в зоопарке.
— Ты решила испохабить отпуск, я тебе этого не позволяю.
— Позволишь, не позволишь, даже разрешения пригласить родителей я должна испрашивать у тебя.
— Это нормально.
— Нет, это ненормально. Совет — да, нормально, а я, — снова запнулась, — я прошу именно разрешения. Но ведь мне уже не шестнадцать лет, и даже мой отец…
— Какой отец?
— Мой отец, даже он…
— Откуда ты знаешь, кто твой отец? Может Виктор Курнатовский, он плохо слышал, зато хорошо ебался, может, кто-нибудь из братьев Савченко, может быть, я…
— Ты сошел с ума! Ты слышишь, что ты говоришь?
— Я хорошо слышу и очень хорошо вижу. Ты все время ходишь с постной рожей, если тебе здесь не нравится — убирайся!
Решила взять детей и уехать к Нюре в Харьков. Нюра звонила, звала, дача среди старой дубравы, большой пруд… Не нужен пруд, не нужна дубрава, нужна работа. Через год она сможет устроиться инженером, а сейчас — сейчас просто уехать от этого безумия, побыть возле Нюры с ее всеобъемлющей, беспредельной добротой, может быть, увидеть Руфину, Бориса и Мартемьяна Никитича. Они — другие люди, живут скромно, но с достоинством, им неважно, что она жена вождя, для них она Надя Аллилуева, студентка химфака Промакадемии, а здесь она бесконечно одинока, нельзя никому ни о чем ни слова, человек не может жить, загоняя страдания вовнутрь, в конце концов они взрывают его, и он разбивается на мелкие осколки. Эрих говорил, что причина ее болезни в неприятии реальности, а кто может ТАКУЮ реальность выдержать?