За дверью стоял Сосо.
Потом он рассказывал, что она покачнулась, махнула рукой, сказала «уходи» и медленно, цепляясь за стену, стала опускаться на пол. Он подхватил ее, взял на руки и понес в спальню. Еще он вспоминал, как она просила поймать мандарин и дать ей, и смеялась, показывая рукой в пустоту.
Но он никуда не вспоминал о том, что произошло потом. Его руки, скользя под рубашкой от шеи вниз, совсем вниз, забирали жар и приходило блаженство, потом он как будто исчез, но блаженство усилилось, стало почти невыносимым.
Тогда она протянула руку и почувствовала в пальцах его жесткие густые волосы. Она гладила эти волосы, сжимала их. Мандарин плавно спустился с потолка и покатился по ее животу все ниже и ниже и от этого качения была неизъяснимо-сладкая судорога.
И вдруг очень ясно она услышала произнесенные его тихим хрипловатым голосом слова:
— Ну вот, теперь ты будешь ждать меня.
— Буду, буду, — ответила она. — Я всегда буду ждать вас, только вы не уходите.
Но он исчез. Она болела тяжело и долго, и все шептались, что она очень изменилась.
«Такая бледная, осунувшаяся, и все о чем-то думает. Ведь она была такой веселой девочкой».
Она думала только об одном: что это было в сумерках, когда они были одни в квартире. Означает ли то, что он трогал ее везде, а она трогала его голову, прижимала ее к себе, означает ли это, что она стала женщиной. И почему он не приходит?
Из-за нее оттягивали переезд на Рождественску, она почему-то просила еще подождать, пожить здесь.
Наконец, перебрались. Телячьи восторги Нюры и Феди раздражали; пугал какой-то новый холодно-внимательный взгляд матери.
Был такой разговор еще на старой квартире.
— Странно, Доменика сказала, что когда навещала тебя, у тебя был жар, но ты была в сознании, а когда я пришла утром с дежурства, ты бредила и звала Сосо, почему Сосо?
— Ты спрашиваешь у человека, который бредил, почему он бредил именно так, а не по-другому? — она отвернулась к стене.
— Он приходил после Доменики?
— Наверное. Я не помню. Кажется, приходил. Извини, я хочу спать.
— А я хочу… я хочу выбросить этот мандарин. Я с таким трудом раздобыла его для тебя, а он сгнил.
— Пожалуйста, не выбрасывай, — она заплакала. — ну, пожалуйста, пусть он еще полежит.
— Нет. На нем уже плесень.
Когда мать вышла из комнаты, отчетливо стуча каблучками, она повернула голову и увидела, что мандарина на тумбочке нет.
Весной сдавала экзамены; из дома — только в гимназию.
Вокруг происходили немыслимые события: отец встречал Ленина на Финляндском вокзале; в квартире всегда были люди, все были возбуждены чем-то чрезмерно, но он не пришел ни разу, поэтому ей все было неинтересно.
Однажды мать сказала, что встретила его в редакции «Правды» и очень настойчиво приглашала переехать к ним, но он отнекивался, отвечал неопределенно.
— Странно, сам ведь, по вашим словам, просил для себя комнату, а теперь словно и не помнит. Выглядит плохо, и костюм потертый донельзя, но сейчас ему не до костюмов.
Вдруг выяснилась, что Нюра работает, помогает подготовке Первого съезда Советов, часто мельком видит Сосо.
Она не могла, не хотела больше страдать и, почти не отлучаясь из дома, ждать его. Она должна была увидеть его, понять, почему он не приходит. Ведь он же сказал: «Теперь ты будешь ждать меня». Она и ждет. Но сколько еще ждать? Она готова — сколь угодно долго, но ведь должен быть предел.
— Надо проведать его, — сказала она очень спокойно Нюре. — Может быть, он раздумал к нам переезжать.
Под вечер пришли в редакцию «Правды». В приемной за столом сидела молодая женщина в черном платье с белым кружевным воротничком-стоечкой. Пышная, красиво уложенная прическа со множеством гребеночек. Глянула на девушек холодно, настороженно.
— Товарищ Сталин очень занят.
— Мы — Аллилуевы, хотели бы очень его видеть, — пролепетала Нюра. Теперь взгляд мимо Нюры, на нее, жесткий и какая-то затаенная враждебность, словно узнала в ней старого врага.
— Хорошо, я спрошу.
— Это сестра Ленина, Мария Ильинична, — прошептала Нюра. — Красивая, правда?
И тут вышел он, сияя радостью, но глянул остро, коротко.
— Какие молодцы! Прекрасно сделали, что зашли, — сказал Нюре. — Как дома? Что Ольга, Сергей?
— Все хорошо, все здоровы. А комната ваша ждет вас, — выпалила Нюра.
Мария Ильинична усмехнулась, склонившись над бумагами.
Надежда не смела поднять на него глаз, поэтому увидела усмешку Марии Ильиничны.
— Вот за это спасибо. Но сейчас не до этого, я занят. Надя, вы похудели. Вам идет. А комнату мне оставьте. Обязательно оставьте. Считайте моею.