— В чем?
— Видишь ли, моя задача состоит в том, чтобы твоя душевная жизнь срослась. Это происходит во время анализа и устранения, скажем, твоего сопротивления. Разложение симптомов и осознание вытесненного… останови меня.
— Разве для этого недостаточно гипноза?
— Гипноз — временное излечение, он не показывает сопротивления, поэтому я сочетаю анализ, внушение и гипноз. Гипноз необходим, потому что у тебя присутствует «военный синдром». У меня он тоже был, «на войне — как на войне».
— И вы мне можете внушить все, что захочется?
— О нет, далеко не все. Ведь ты личность. И личность — удивительная. Ты даже не осознаешь, какая ты редкостная драгоценность. Просто смотреть на тебя — это уже счастье. Ты похожа на мадонну Джорджоне, такая же длинноносенькая, тебе говорили об этом? Когда смотришь на тебя, замирает сердце.
— Поэтому вы весь день читаете газеты и журналы.
— Самозащита, обыкновенная самозащита. Хочешь еще раз обойдем площадь, я подробнее расскажу тебе о домах, вон в том бывал Гете, он, как всегда, был влюблен, а вон тот, коричневый — одна из самых старых аптек Европы, в витрине выставлены старинные банки ядов.
— Настоящих ядов? И их продают?
— О, нет, конечно. Просто склянки с названиями.
Возвращались в пролетке. Взяли, чтобы доехать до вокзала, но когда уже почти доехали, он сказал:
— Давай не на поезде, на поезде мы уже покатались.
— Я не возражаю, тем более, что в пролетке вам будет невозможно читать журнал.
— Ты хочешь, чтобы мы разговаривали?
— Да.
— О чем?
— О ком. О вас.
— Не получится.
— Почему?
— Потому что это такая же уловка, как и сны.
— Вы сказали, что вы мне друг, друзья за искренность платят искренностью, за доверие — доверием. О какой уловке идет речь?
— Об уловке твоей болезни.
— Я не хочу больше говорить о моей болезни. Эти разговоры оставим для вашего кабинета, для сеансов, а кроме — пожалуйста, не напоминайте мне о ней.
— Хорошо. Но я скажу последнее: ты не должна презирать своей болезни, она твой достойный противник, часть твоего существа, в ней есть и ценное, и это ценное нужно извлечь из нее для твоей будущей жизни.
— Моя будущая жизнь? Иногда мне кажется, что для меня нет места нигде.
Он что-то сказал очень тихо.
— Что вы сказали, я не расслышала.
— Как говоришь ты — неважно. Важно другое: что бы ни случилось, ты всегда найдешь помощь здесь, у меня.
— В детстве я очень любила историю про льва и гладиатор, солдат когда-то в пустыне вылечил льву рану, и за это много лет спустя лев его не съел в Коллизее.
— Значит, я — лев, а ты — гладиатор, и твой хлеб и молоко то же самое, что излечение льва в пустыне. Я действительно был тогда как в пустыне, и мои душевные раны были очень глубоки. Я даже хотел покончить с собой, и если бы не ты, наверное, осуществил бы свое намерение, но когда появилась ты в каком-то необычайно красивом белом платье, я стал ждать твоих визитов, и естественно откладывать суицид со дня на день, ведь мне было всего двадцать пять.
— Платье было старое, мамаша перешила из своего…
— А вот твою сестру я совсем не помню, как она живет?
— Хорошо. У нее сын, она любит мужа, и он ее любит.
Ответила рассеянно, потому что была занята неожиданной мыслью.
Однажды в плохую минуту мать сказала: «Для тебя Иосиф — свет в окошке, а он, между прочим, подумывал, кого из вас двоих выбрать тебя или Анну, в семью-то надо было втереться. Кем он был? — перекати поле».
Она научилась не запоминать злых слов матери, но однажды Иосиф сказал, будто в шутку.
— Хорош бы я был, женись на Анне: вместо меня, моя радость, рядом со мной это чучело, и как только Стах ее терпит.
А человек, сидящий рядом не помнит Анны, а ее помнит вместе с батистовым, единственно нарядным, летним платьем.
— О чем ты думаешь?
— Какая странная жизнь. Мы случайно встретились в Богородске, потом была революция, гражданская война, мы стали другими людьми и вот снова встретились в маленьком городе… Я уже говорила, что об этом городе рассказал мне писатель, которого ты помянул сегодня, ты лечил его сына, а у меня с его сыном тоже был общий врач. У моей подруги несчастный роман с этим несчастным человеком.
— С врачом?
— Нет, с сыном писателя. Его лечили от алкоголизма.
— А тебя?
— Не помню. Кажется, это называлось нервным истощением… умирал один человек… слишком долго…
— Слишком?
— Ну вообще — долго, мучительно, невыносимо для него самого и для близких.