Мишка некоторое время молчал, рассеянно глядя на раскиданные в беспорядке листы, испещренные неровным мелким почерком.
- А...это... да я все жду, когда новый компьютер привезут. И вот пока жду – мараю бумагу. Появилась у меня в голове одна идея. Хочу попробовать написать программку... только вот устаю сейчас сильно, спина, зараза, ноет. Но я ее напишу! Вот увидишь, обязательно напишу!
В голосе друга было столько вызова и злости, хорошей такой злости, которая подстегивает и заставляет идти вперед, добиваться результата, что Вадим порадовался. Он подошел к инвалидному креслу и, положив свою руку на плечо сидевшего в нем человека, уверенно проговорил:
- У тебя все получится, я знаю.
Детская шалость
Он каждый день бродил по окрестностям в поисках подходящего места. Он был в лесу, в поле, в заросшем парке, у старого пруда, но все казалось совершенно не тем, неподходящим, невзрачным. А ему хотелось удивить Ее. Чтобы, увидев на выставке картину, она остановилась, замерла от восторга, непроизвольно поднеся руки к груди, и, прочитав, что работа принадлежит кисти Алексея Саввина, почувствовала, что сердце забилось сильнее. Конечно, все это было мальчишеством и мечтой, и он, в общем-то, в глубине души понимал тщетность своих желаний, но каждый день упорно бродил по окрестностям Высокого в поисках того особенного, что могло бы стать темой его будущей картины. Несмотря на то, что здесь все относились к Алексею по–доброму, он крайне неловко чувствовал себя в собравшемся в усадьбе обществе. Он сам себе казался жалким и неуклюжим, и стыдился своего скромного костюма, и старых сбитых туфель, и торчащих в разные стороны волос. Он очень остро ощущал свою незначительность в этом в кругу сытых довольных жизнью людей и мечтал однажды показать им – всем им, что Алексей Саввин - тоже личность, и, может быть, тогда известный московский промышленник Сергей Львович пожмет ему руку на равных, а не спросит между делом о чем-нибудь снисходительно, чтобы через минуту забыть уже и ответ, и сам вопрос. А жена его задержит взгляд на нем дольше, чем положено.
О, Алексей даже и не смел мечтать об Ольге! Не смел, но мечтал. Мечтал страстно, восторженно, самозабвенно, со всем пылом молодой и во многом еще неопытной души. Она казалась ему богиней, писать ее портрет было для Алексея счастьем. Он на полном основании мог любоваться округлой линией ее плеч и стройной шеей, безупречным профилем и длинными ресницами. С одной стороны, Алексей боялся разочаровать ее результатом, а с другой – работал самозабвенно, пытаясь перенести на холст всю красоту и очарование этой женщины.
И пока он искал свое необыкновенное место, которое заставило бы остановиться и воскликнуть: «Вот оно – то, что я так долго искал!», папка его продолжала наполняться карандашными набросками: Ольга за роялем, и ее тонкие пальцы касаются клавиш, Ольга, играющая с мальчиками в жмурки, с улыбкой уворачивается от широко расставленных рук Володеньки, Ольга, сидящая в плетеном кресле с раскрытой книгой в руках... эта женщина обладала каким-то внутренним светом, она была спокойна и степенна, но само ее присутствие дарило тепло, радость и ... вдохновение...
Алексей возвратился в Высокое, так и не сделав во время прогулки ни одного наброска. Усадьба казалась пустой, Мария Львовна с детьми уехали в гости, было необычайно тихо. Непривычное чувство для места, которое всегда наполнено голосами, жизнью и энергией. И Алексей неожиданно по-новому взглянул на дом, молодому человеку показалось, что с отсутствием хозяев он не замер, а наоборот, проснулся. Как будто каждая вещь вдруг стала немного живой. Алексей был художник, он видел мир по-своему, через цвета и формы, через тишину и звуки. Пустой дом внезапно вызвал в нем необычайный интерес, хотелось неспеша пройтись по комнатам и заново познакомиться с вещами, наполнявшими его: с фотографиями на стенах, с книгами в шкафу, с забытой на столе вышивкой Марии Львовны, с полуувядшими полевыми цветами в вазе. Все привычное казалось новым в этом затихшем доме. Неторопливо бродя по нему, Алексей вошел в гостиную и замер. Около рояля стояла Ольга, и в руках ее были листы, которые она внимательно рассматривала. Сначала Алексей подумал, что это ноты, но потом... когда она обернулась на звук шагов, и рука ее дрогнула, он вдруг понял, что это - его наброски. Те самые, которые он рисовал вечерами, оставаясь один в своей комнате, рисовал порывисто и торопливо, спеша запечатлеть на бумаге то, что увидел в Ней в этот день. Поворот головы, выбившийся из прически локон, манеру непроизвольно прижимать ладонь к груди...
Наступило долгое неловкое молчание. Алексей почувствовал, что краснеет, что кончики ушей его начинают гореть, что становится очень стыдно и очень больно оттого, что вот так проникли в его тайну.
- Я хотела поиграть, - голос Ольги прозвучал сдавлено, хрипло, и речь была нестройной, сбивчивой. – Вы знаете, ну, конечно же... вы... знаете... я часто играю после обеда. Пришла в гостиную, открыла свои ноты, а там... а в них... вот...
Ее руки стали торопливо собирать рисунки в единую стопку, но вследствие того, что Ольга нервничала, ничего не получалось. Молодая женщина не смотрела на Алексея, она продолжала свой труд:
- Это дети... они такие разбойники, постоянно устраивают подобные шалости... мальчишки, что с них взять... Я думаю, что в вашей папке для рисования вы найдете мои ноты... вот, возьмите, это ваше...
Ольга протянула ему листы, но, нервничая, отпустила руку на мгновенье раньше, чем он их коснулся. Падая, рисунки рассыпались, укрыв собой паркет.
- Мне... я такая неловкая... простите, – Ольга вдруг порывисто поднесла ладонь к губам, как будто боялась, что скажет что-то лишнее, и стремительно вышла из комнаты.
Алексей остался стоять посреди гостиной. У его ног в беспорядке лежали листы. На каждом из них была изображена Ольга.
***
Вечером того же дня, собрав свой нехитрый багаж, наскоро простившись с хозяевами и сказав, что возникла срочная необходимость возвратиться в Москву, Алексей Саввин покинул Высокое.
Глава четвертая
...А потому, что я томлюсь с другими.
- И как часто ты ходишь в Третьяковку? – поинтересовался Вадим, показывая глазами на фирменный пакет в руках Анны.
- Не так чтобы очень, - пожала она плечами и села за столик, - давно ждешь?
- Не так чтобы очень.
- Ясно.
- Итак...
- Итак?
- Ты хотела меня видеть.
-Ты неправильно начал, Художник. Ты забыл предложить мне кофе. Эспрессо, пожалуйста, - заказала она подошедшей официантке.
Когда девушка удалилась, Анна перевела глаза на Вадима, который наблюдал за ней с нескрываемым интересом.
- Теряешь квалификацию, Казанова. Да, ты прав, я хотела тебя видеть. Мне нужен художник. В настоящее время я занимаюсь организацией выставки на Рублевке. Там скоро будет открыта галерея. Ее владелица хочет показать картины молодых и неизвестных, но талантливых авторов. Конечно, в надежде, что скоро эти авторы будут очень даже известными. При соответствующей рекламной поддержке, разумеется. Однако, у нее вдруг возникла мысль, что было бы неплохо, если картины молодых гениев будут разбавлены работами кого-то более состоявшегося. И я подумала о тебе.
- То есть ты предлагаешь мне выставляться среди почти студентов на выставке, которую в качестве развлечения устраивает чья-то там жена с Рублевки? Я правильно тебя понимаю? – медленно проговорил Вадим.
- Совершенно верно, - ничуть не смущаясь, подтвердила Анна. – Просто учти, что все это будет происходить в районе, где обитают обеспеченные люди. Они-то и придут на эту выставку, и, возможно, купят твою работу, а, что еще более возможно, сделают заказ. И имей в виду, эта дама решила раскрутить свою галерею по максимуму и пригласила искусствоведов из Вены и Нью-Йорка. За определенную сумму денег, подозреваю, но это не суть важно. Ты, конечно, как мастер, можно считать, состоялся, и неоднократно выставлялся в Доме Художника на Крымском валу, и имел персональные выставки во многих городах, но я-то знаю, что художника кормят заказы, а стоимость его работ напрямую зависит от известности и успеха...