— Интересный аппарат, — подал голос Бек-Назаров. — У нас на Кавказе пользуются аппаратами Дагирова, Гудушаури. Ваш не хуже — я знаю, что говорю… Можно пробовать. Завод у нас есть, мой брат на нем директор. Сделаем вам пятьдесят, сто аппаратов — сколько надо! Будем лечить больных. Ведь вы хотите лечить больных, не так ли?
Шевчук прошелся по кабинету, остановился возле огромного, во всю стену стеллажа, беспорядочно забитого книгами, провел пальцами по корешкам и потом, брезгливо стряхивая с них пыль, сказал безразличным тоном:
— Мой друг Бек — великий человек. Ваши аппараты будут сделаны, как для ВДНХ, в кратчайший срок и в достаточном количестве.
Великий человек Бек-Назаров скромно опустил тяжелые веки.
Воронцов сидел молча, не очень понимая, что, собственно, происходит. Не нравилась ему внезапная смена ветра, очень не нравилась. Все представлялось как-то иначе. Он потер рукой залысины на лбу и сказал:
— Значит, товарищ Бек-Назаров сделает нам аппараты, и мы их испытаем в клинике? Так?
Стоявший возле стеллажа Шевчук быстро повернулся, лицо его затвердело, под розовой дряблостью щек обозначились скулы.
— Нет, — медленно произнес он. — В том-то и суть, что Бек сделает аппараты и будет их применять в своей больнице.
— Не понимаю, — также медленно возразил Воронцов. — Ничего не понимаю. Зачем ему? Из альтруистических побуждений? В порядке помощи бедному изобретателю?
Шевчук оторвался от ленивого созерцания бесконечного ряда томов Большой Медицинской Энциклопедии. Он понимал юмор, сам любил пошутить, даже порой допускал легкую иронию в свой адрес — это подчеркивало демократичность… но следует все же помнить, «кто есть кто».
— Но, но, — сказал он, пристально глядя на Воронцова. — Андрей Николаевич, не увлекайтесь. Неужели неясно? В моей клинике эти аппараты применяться не будут. Никогда. — Он подошел к столу. — А Бек сам себе хозяин. Хотите соглашайтесь, хотите нет. За вами остается приоритет, слава, ну… там… кой-какое материальное вознаграждение за внедрение. Тоже не пустяк, между прочим, не помешает. Ну, а Беку — все остальное.
Воронцов сидел, выпрямив спину.
— Это как же понять — все остальное?
Шевчук начал раздражаться.
— Не прикидывайтесь мальчиком, Андрей Николаевич? Будут операции, материал, статьи, в которых, кстати, может фигурировать и ваша фамилия. Если захотите.
— И диссертация тоже?
— Вы… немного забылись, товарищ Воронцов. Вы что, тоже метите в научные руководители? Не рано ли? Справитесь?
Воронцов молчал.
Посмотрев на его потемневшее лицо, Шевчук спохватился, что разговор ушел в сторону от предназначенного русла, и вновь засветился обаянием.
— Господи, Андрей Николаевич, о чем мы спорим? Делим шкуру неубитого медведя. Поступайте, как хотите. Но мне кажется, что все могут быть довольны. Вам ведь кандидатская уже не нужна, так пусть Бек снимает сливки с новинки и, кстати, сделает ей рекламу. А вас… ну чтобы все шло нормально… пока что сделаем ассистентом, а как только на кафедре появится вакансия — доцентом. — Он засмеялся. — Только не подумайте, что я вас задабриваю. Просто от хорошего к вам расположения.
На столе появился коньяк, серебряные, позолоченные изнутри стопки.
Шевчук поднял одну из них.
— За мирное и деловое соглашение сторон!
Воронцов, помедлив, осторожно поставил стопку в сторону:
— А если я откажусь?
— Будет очень жаль, — искренне сказал Шевчук. — Очень. Сами понимаете, что мне трудно будет и в дальнейшем оставаться объективным руководителем. Сложно… М-да. Со всеми вытекающими последствиями. — Он еще раз поднял стопку. — А коньяк выпейте в любом случае — не пропадать же драгоценной влаге. Это настоящий «енисели»…
Воронцов ушел в смятении. Все рушилось, ломалось, превращаясь в негодный утиль. Несмотря на теплый день, в кафе-стекляшке было холодно, по спине пробегали знобкие струйки, вино не согревало, а серая липкая котлета попахивала керосином и внутри была мутно-розовой. Официантка с привычной брезгливостью смотрела на его дрожащие пальцы, достающие деньги из кошелька, и попросить сдачу он не осмелился.
Жена, когда Воронцов пересказал разговор, неожиданно рассердилась.
— Вечно ты носишься со своей особой, как прекрасный принц. Не слишком ли много самомнения? Твой профессор молодец, реально смотрит на жизнь. Ну есть у тебя… прибор… аппарат… как там его, и что ты с ним собираешься делать? Насколько я поняла, в здешних условиях ни-че-го. То есть здесь он никому не нужен. А где-то у этого… Назарова… нужен. Так сам бог велел отдать ему, тем более, что тебе и в самом деле пора, ой как пора, стать доцентом. Давно ведь не юноша, а все в рядовых, все дежуришь, а потом держишься за голову — затылок болит. Надо меньше держаться — больше соображать. Честное слово, какое-то интеллигентское слюнтяйство.