С редактором «Новостей» я легко нашла общий язык — если, конечно, так можно назвать мои редкие поддакивания на фоне его непрерывного монолога. Я понимала, что речь о важности и ответственности процесса — только обертка, но все же побаивалась, что придется делать репортажи о съездах раскалывающейся компартии и прочих «горячих» событиях. Конечно же события эти возбуждали меня, как и большинство моих современников, но я опасалась, смогу ли на деле им соответствовать, не окажусь ли мельче, банальнее. А пока оплывший дяденька, наделенный полномочиями в дальнейшем хвалить или ругать меня, упражнялся в ораторском искусстве, в комнату заглядывали — то за запасным аккумулятором, то за подписью на монтажный лист — деловитые работники. Тогда-то я и увидела Кира впервые. Не заметить его было трудно. Во-первых, он был довольно высок и статен, ну а кроме того… в нем было какое-то достоинство, не переходящее в кичливость. Это сразу бросалось в глаза, и я, лишь мельком оглядев его, сказала себе: «Вот с кого тебе следует брать пример!»
Однако первые дни я присматривалась совсем не к Киру. Мне велели «пока что поосмотреться». Это было скучно — наблюдать за работой других и ничего не делать самой. И я все больше смотрела не на работу, а на людей. Они делились на мужчин, которые делали вид, что не замечают меня, и на женщин, которые меня действительно не замечали. Мне казалось, я никогда не смогу здесь с кем-нибудь сблизиться. Да и пришла я на студию не за этим.
Помню, дома, поставив небольшое зеркало на детскую подставку для книг, я просиживала часами, говоря самой себе какие-то бессмысленные, шаблонные фразы, следя за мимикой, иногда — записывая голос на аляповатый китайский Sony. Получалось пискливо, несерьезно. Я расстраивалась, большей частью из-за того, что за этот месяц меня могут и вовсе ни разу не показать в кадре и я так и останусь для всех безликим пискливым голосом. Но утром я выходила из дому уверенной в себе и, привыкнув к студийной вычурности, уже с ощущением комфорта несла на расправленных плечах модные пиджачки и блузочки. Наш семейный кутюрье, тетя Зоя, необычайно ловко перешивала их из всевозможных устаревших тряпок.
Редактора звали Пал Палыч, а за глаза — Папа. И вот, когда я уже почти совсем привыкла к своему безделью, он вдруг прокряхтел:
— Вика, вперед!
Именно так и сказал, словно с цепи спустил.
Меня отправили снимать забастовку на площади Минина, прямо перед кремлем. Дали мне самого шустрого оператора — Вадьку. По дороге я обдумывала, что спросить у людей, как их раскрутить на интервью, но едва мы вышли из машины, меня чуть не сбили с ног правдолюбцы. Они говорили, а я рассматривала белую тряпку с ровными буквами «Так больше жить нельзя» — и заражалась их возмущением. Репортаж получился эмоциональным, но делали все впопыхах, и я даже не успела прослушать саму себя в записи. Я как раз жалела об этом, когда Папа ледяным голосом выкрикнул мою фамилию, а потом, сделав паузу для острастки, спросил: «Как вы думаете, журналист должен иметь собственную точку зрения?» Он так и называл меня на «вы» до конца моей практики, меня одну, в отличие от тех, кто работал у него постоянно. И это мне казалось страшно унизительным.
Однако теперь мне стали давать задания едва ли не каждый день, правда, менее сложные: например, репортаж о нехватке народных заседателей в судах, о кошачьих приютах или театральных фестивалях. Так постепенно я познакомилась практически со всей съемочной группой. И при ближайшем знакомстве все они оказались вполне добродушными и веселыми ребятами, ушедшими с головой в работу и посему видящими мир несколько однобоко. Впрочем, в те времена это не казалось мне недостатком. Наоборот, я увлеклась, даже прямо-таки загорелась желанием сохранить в памяти навсегда все самые приятные телевизионные мелочи: моменты, когда произнесенные тобой слова становятся уже не твоими, напряженную атмосферу у монтажного пульта, удовлетворение, когда прилеплен последний, ударный кадр, беседы с кофе в перерыве между съемками, спешку и, наконец, возможность представляться журналистом телевидения третьего по значению города в России. Я старалась не думать о том, что скоро всего этого в моей жизни не станет.