— Ну что, мы первые? — улыбаясь, вдруг спросил Кир.
— Само собой! Кому, как не вам! — сразу же закричали со всех сторон.
Но я никак не думала, что Кир говорит серьезно.
На следующий день он пришел ко мне с букетами для меня и мамы. Мне было неудобно перед своими за розыгрыш, но все-таки и приятно тоже. А потом я и вовсе растаяла — когда, оставшись со мной наедине в комнате, где все пахло моим детством и на столе предательски поддерживала зеркало подставка для книг, он сказал:
— Ну как ты не понимаешь, это ведь всего лишь повод решиться. Нам самим еще долго не пришло бы в голову. Извини. Я люблю тебя.
Через месяц было торжество в тесном кафе. Толик тщательно отбирал гостей по принципу участия в заговоре, но собралось все равно больше. Свадебных талонов едва хватило на веселье. Я красовалась в платье с открытыми плечами, в нем моя шея казалась удивительно длинной, и все говорили, что я похожа на лебедя. Платье и выдало нас: все поняли, что вино здесь ни при чем, и я то и дело ловила в глазах пришедших мечтательный блеск, может быть, легкую грусть из-за того, что шли на комедию, а попали на мелодраму.
После свадьбы мы впервые ложились спать у меня, застелив мое кресло-кровать. Но в нем возникало ощущение уплывающей из-под тебя земли, и Кир сбросил постель на пол. Еще он раздвинул занавески, и стали видны наши синевато-серые, сплетающиеся тела. Из приоткрытой дверцы шкафа торчал рукав моего свадебного платья, тоже синеватый. Это было счастливое время беззаботности. Меня волновало, смогу ли я еще раз взять самую высокую ноту своего тела, а вовсе не то, какой будет наша семья и будет ли она вообще.
На следующий день мы перебрались к Кириллу. Не в квартиру его родителей, а в его собственную чудесную комнату, с зеленым видом из окна. На потолке вилась причудливая лепнина. Она казалась мне скопищем возбужденных тел, когда я, упав на подушки, обнимала Кира за спину и вбирала в себя его чуткое естество. Так происходило всякий раз, после того как мы, уставшие от работы и летней пыли, возвращались домой, или засыпали, вымывшись и отдохнув, или просыпались, оборвав в назначенный час свои счастливые видения. Нам было хорошо вдвоем, мы стали домоседами, избегали общества и интересовались только друг другом.
Август клонился к концу, и старушки, словно влипшие в лавочки нашего двора, видели в преждевременно желтеющих листьях последствия Чернобыля. Я тоже воспринимала наступление осени как нечто апокалиптическое: заканчивались каникулы и оговоренный срок моего стажерства на канале. Мне очень хотелось остаться, не потерять работу, но я понимала, что с того момента, как мы с Киром начали жить вместе, мои репортажи стали менее актуальными, что как журналист я непоправимо блекну. Дело было вовсе не в супах, которые я совершенно не умела готовить, хотя и в них тоже. Я тратила свои силы на телесную близость, и со временем мне стало казаться, что силы эти уходят в никуда. Я еще не знала истинной цены тем соцветьям ощущений, что материализуются на миг, а потом оставляют после себя лишь смутное воспоминание. Мне хотелось зримых завоеваний. Таким завоеванием был Кир, но я не привыкла довольствоваться достигнутым. Нет, я любила Кира даже сильнее, чем вначале, мне уже ничто не мешало признаваться себе в этой любви, но теперь она представлялась мне мыльным пузырем, обволакивающим меня радужной сферой. Я похорошела, и другие мужчины говорили мне комплименты, баловали вниманием. Но никто из них не будил во мне и толики желания, все мое желание было вычерпано Киром…
— Спасибо за работу! — подал мне руку Папа. Я увидела перед собой пропасть, но еще держалась одной рукой за прутик — может быть, дальше последуют другие слова? — Вы хорошо начали, сейчас, я вижу, устали немного, но это ничего. У вас еще все впереди…
— Павел Павлович… — стараясь не заплакать, начала я.
— Видите ли, — прекрасно понимая, о чем я хочу спросить, продолжил Папа, — вы ведь еще студентка. Способная, как я понимаю, но поучиться еще есть чему. Мы составили вам положительную, очень положительную характеристику. Если планируете дальше заниматься тележурналистикой, приходите к нам на следующий год. Возможно, будут вакантные места…
— Но я уже на пятом курсе! У нас многие работают, и я смогла бы совместить…
— Вика, милая, как говорят, за двумя зайцами погонишься…
Начались университетские занятия, в первую неделю шумные и несерьезные: так много впечатлений скопилось за лето у каждого, что замолчать и на минуту, а не то что на «два по сорок пять», было невозможно. Я говорила меньше всех, но меня больше всех расспрашивали. В этих обстоятельных россказнях несколько угомонилось мое оскорбленное самолюбие. Киру я тоже старалась не показывать обиды за то, что мне не дали какие-нибудь полставки с надеждой на полную. Я считала свои мыслишки мелкими, но жила ими. Теперь мне с трудом давалась роль простой слушательницы, когда Кир говорил о съемках, о том, как будет экспериментировать с камерой в следующий раз или какой свет попросит выставить для прямого эфира.