Хо!", как диктатор, только что истребивший очередной заговор сторонников свободы.
Что до нашего религиозного образования, то оно никогда не падало ниже высокого уровня светского, установленного Дауни. К первому причастию нас готовила богатая пожилая дама с Соммерхилл, в черной шляпке и накидке вроде той, какую моя бабушка надевала в торжественных случаях. Дауни приветствовал ее со елащавой любезностью, которую обычно приберегал для своего непосредственного начальника - приходского священника. Она приходила в школу со свечой и коробкой спичек и, установив свечу перед собой на учительском столе, зажигала ее. Затем она клала рядом со свечой полкроны и, дав нам вдоволь налюбоваться этими приготовлениями, предлагала отдать полкроны тому, кто продержит один палец - заметьте, только один палец - над пламенем свечи в течение пяти минут. Потом, оглядев нас всех внимательным взглядом - явно в ожидании охотников, - она откидывала голову и говорила: "Вы не боитесь обречь себя на вечные муки в аду, а не хотите всего пять минут подержать палец над огнем свечи, чтобы заработать полкроны!"
Кажется, я с радостью обрек бы себя на вечные муки в каком угодно аду взамен одного дня в этой школе, и одно из немногих горьких воспоминаний, связанных с моей матерью, это воспоминание о том утре, когда она пыталась вытащить меня из-под стола, чтобы заставить идти в школу, а я тащил стол за собой.
С другой стороны, когда благодаря невольной жестокости зубного врача (об обезболивании при удалении зуба для таких, как я, не могло быть и речи) я оказывался на свободе, каким праздником было для меня стоять, посасывая леденец, у подножья Гардинер-хилл, слушать, как другие жертвы громко, на трех нотах - словно вотвот затянут "Янки Дудль" - распевают таблицу умножения, и издали ловить взглядом фигуру Дауни, который, помахивая тростью, расхаживает у входной двериГ Тут даже такой прирожденный сэр Галахед, как я, не мог не понять, почему во все времена осененные благодатью способны созерцать страдания осужденных на муки, не утрачивая и капли своего блаженства. У того, кому удалось, хотя бы на день, вырваться из ада, не остается времени на сочувствие чужим страданиям.
Рядом с Дауни все другие наставники отступали в тень, как, например, тот добросердечный учитель, бессердечно прозванный нами Вшивый Том, который выучил нас прекрасной песне Мура "К музыке", наводившей на мысль, что, когда мы станем взрослыми, а жизнь наша - тяжелее, такие мелодии смогут служить нам утешением. В этой атмосфере будущее рисовалось нам совершенно безнадежным.
И вот однажды появился учитель, который с первой, же минуты потряс мое воображение. Это был небольшого роста человек, хромой, медленно и с усилием двигавшийся по классу, но стоило ему захотеть, и он мог летать между парт, словно на коньках; у него был очень вспыльчивый характер, и иногда он приходил в, такую ярость, что кровь бросалась ему в лицо. Вот такой он был, несмотря на свое увечье, - светлый, независимый, чистый. Его сухощавую фигурку венчала круглая головка и розовое, как у младенца, лицо, на котором темные усики и еле заметная бородка выглядели такими же неуместными, как на лице ребенка. Очень странными казались глаза: над одним бровь опускалась так низко, что почти его закрывала, а над другим, напротив, высоко подымалась, отчего глаз словно увеличивался. Позднее, увидев, как он таким же образом - одна бровь вверх, другая вниз рассматривает пейзаж, я решил, что это, наверно, такой прием - прием художника, помогающий ему увидеть картину в фокусе. Но еще необычнее был его голос, который практически не модулировал. Каждый слог произносился им безупречно четко и выразительно, но без какого-либо повышения или понижения тона, словно он отсекал их один за другим машиной, вроде той, которая служит для нарезания бекона; ну, а если он повышал голос, то одновременно подымал голову и втягивал нижнюю губу так, что казалось, у него западает подбородок. Это также, как потом мне объяснили, был прием, помогавший справиться с заиканием, что вполне вероятно, так как самое замечательное в Дэниеле Коркери тех лет - чего тогда я не замечал - было его умение владеть собой.
Как-то после уроков, в три часа, когда нам полагалось идти домой, он задержал нас в классе и, написав на доске сверху несколько слов таинственными значками, принялся обучать языку, который мы, следуя его произношению, называли "ир-ландский" - языку, мне до тех пор совершенно неизвестному и отличавшемуся, по-видимому, тем, что знакомым предметам в нем давались незнакомые названия. При моей вечной слабости - интересе к делам, которые меня не касались, - я не мог не заметить, что Коркери ни разу не перевел слова, написанные им сверху на доске. Учтиво подождав, когда мы остались одни, я подошел к нему и спросил, что они значат. Он улыбнулся и сказал: "Пробуди свое мужество, Ирландия!" - пропись, показавшаяся мне весьма примечательной и малоуместной на доске, особенно, если она не нужна для урока. Впрочем, у него, конечно, могли быть причины не объяснять ее всему классу, ведь у власти все еще стояли англичане, и ни они, ни другое его начальство - римско-католическая церковь - не потерпели бы такого рода штуки.
На уроках пения вместо полюбившихся мне песен Мура он разучивал с нами песню какого-то Вальтера Скотта, очень скучную на мой вкус; и пелась она на мотив не менее занудливый, чем ее слова, - иначе такой меломан, как я, не мог бы его забыть:
Где тот мертвец из мертвецов,
Чей разум глух для нежных слов:
"Вот милый край, страна родная!"
[Пер. Т. Гнедич.]
Но мне запомнилось, с какой неистовой страстью он отчеканивал каждый слог третьей строки, весь пылая и вскидывая свою маленькую, темную голову. Мне, по молодости, было невдомек, что он использует учебный английский текст, чтобы вызвать брожение в юных умах под самым носом старой полицейской ищейки Дауни, и, надо думать, в Дауни минутами просыпалось подозрение, потому что, хотя он и относился к Коркери с большим уважением, чем к другим учителям, он нет-нет да поглядывал ему вслед с весьма озадаченным видом.
И все же чудеса продолжали совершаться. В младшем классе Коркери снял со стен несколько схем и таблиц, заменив их двумя ярко раскрашенными картинами, которые мгновенно привлекли мое пытливое внимание.