Прощайся, матушка, с любимыми сынами!
Ты с колыбели их оберегала –
Ответить тем же их пришёл черед.
Суровы взгляды, плотно сжаты губы.
Мы стали воинами, готовыми убить.
Лишь для тебя, родная, мы все те же,
Пусть даже нас обратно на щитах вернут.
Никто не знает, сколько нам отмерит Небо.
Никто не знает, где последняя черта.
Я пред тобою до земли склоняюсь,
Благослови же в дальний путь меня!
Не надо слёз, родная, не грусти!
Твоя любовь сумеет нас спасти!
Когда на поле боя
Встречусь с вражеским мечом,
И Смерть лукаво усмехнётся за плечом,
Я вспомню дом родной и материнскую улыбку…
И пусть надежда на спасенье будет зыбкой,
Но я вернусь… Я выживу в бою.
И ради глаз твоих сквозь тьму пройду.
Я выживу!
И я вернусь опять,
Чтоб матушку родимую обнять.
***
Настя не понимала саму себя. Что-то случилось с ней в этот чудесный вечер.
С тех пор как она оказалась в Долине Ветров она была совершенно счастлива – довольна каждым днём, что повторял предыдущий, но, в то же время, всегда приносил нечто новое. У неё были надёжные друзья, бесконечная паутина дорог, свобода, ветер в лицо и ощущение истинности жизни. Ей не хотелось ничего большего! И даже тоска по маме и близким не была способна разрушить это счастье.
И вдруг, в одно мгновение, спокойствие и мир исчезли из души, словно ураганный порыв ветра поднял бурю на безмятежной глади вод. И теперь – о, она была уверена в этом! – не знать ей тишины, не знать покоя.
Насте стало страшно – прежде она всегда умела держать себя в руках, привыкла доверять сердцу и разуму, но сегодня…
Эта странная дрожь… Как же её побороть?
Она осторожно высвободила руку из жаркой ладони Эливерта.
– Что с тобой, мой сладкий сахар? – заботливо поинтересовался атаман.
– Я выйду на воздух. Здесь так душно. Просто мне нужно подышать… – с трудом подбирая слова, ответила Настя.
– Тебе нехорошо? Я с тобой!
– Нет, я хочу одна, – отвергла его опеку Настя.
Проскользнула мимо пёстрой толпы – в самом деле, голова плыла от обилия цветов, людей, звуков, смешавшихся в невероятные композиции запахов духов.
Настя вылетела на балкон, словно поднялась со дна глубокого омута, сделала жадный вдох. Праздник остался позади – всё поглотила плотная завеса ночи.
Романова любила ночь, особенно летнюю, когда воздух наполнялся такими дивными чувственными ароматами цветов и трав, росы и тумана, каких никогда не бывает в раскалённый полдень. Во тьме могли поджидать опасности, но всё же страх перед ними всегда оказывался для Насти слабее притягательности ночных тайн.
Теперь Настя стояла на балконе, облокотившись на резные перила из белого мрамора, словно Джульетта в ожидании своего Ромео, и лунный свет играл блёстками её золотого платья.
Последние аккорды песни Северянина оборвались и смолкли, как всхлип. Зал восторженно зашумел. И Настя представила, как все сейчас стараются выказать своё восхищение Кайлу лично, а тот, сдержанно улыбаясь, норовит поскорее ускользнуть прочь.
Она бы тоже поступила так… Постаралась найти укромный уголок. К примеру, такой, как это балкончик, выходящий в ночной сад. Ведь здесь так восхитительно!
Настя присмотрелась к цветам в огромном вазоне, освещённым тусклым светом, льющимся из окон. Они напоминали крупные бутоны белоснежных лилий, но прежде Романовой никогда не приходилось видеть лилии такой красоты. Казалось, что лунный свет опустился на землю и, свернувшись клубочком на мраморном постаменте, застыл в виде тонких, прозрачных, чуть золочёных лепестков. Эти цветы походили на призрачные, туманные миражи, готовые растаять, стоит лишь коснуться их живой плотью. От их аромата у Насти пошла кругом голова, и звёзды в тёмном поднебесье замерцали, как роса на лунно-прозрачных лепестках.
Может, и вправду, это не настоящие цветы, а лишь волшебные грёзы, порождённые магией этой ночи. Настя протянула руку, желая удостовериться, что перед ней не ночной мираж…
– Я бы не стал этого делать, миледи! – голос прозвучал почти над ухом.
Настя опустила недонесённую до бутона ладонь и обернулась, уже зная, кого увидит.
«Только бы в обморок не грохнуться! Мама мия, почему у меня голова так кружится? Вокруг всё так и пляшет. И чему я улыбаюсь? Дура, держи себя в руках! Не надо смотреть на него как на… божество!»