Единственный крест

— Слушаю.

— Помнишь, как ты Алису к себе приручил?

— В смысле, девушку?

— В смысле, волчицу. Бестолочь! Когда она щенком бегала — проблем не было. А когда подросла, помнишь?

— Ты что имеешь в виду?

— А то! Посоветовал я тебе: избей ее за малейшую провинность, за непослушание. Как ты со мной спорил.

— Вспомнил. Уломал ты меня…

— А ты ее!

— Она даже обмочилась.

— И стала твоя!

— Ты хочешь, чтобы я Лизу ремнем выдрал?

— Тьфу на тебя! Другого хочу: мира в вашей семье. Думаешь, почему в нынешних семьях мира нет?

— Почему?

— А потому, что семьи вроде герба российского стали — о двух головах.

— Это плохо?

— Это неправильно! С двумя сердцами жить можно, а с двумя головами — нет.

Глава сорок шестая.
Нет земли красивей.

Искренне жаль было Сидорину погибшего Исаева, не радовался он гибели Львовского, хотя прекрасно понимал, что тогда, на занесенной лесной тропе место оставалось только для одного из них. И все-таки домой Асинкрит летел, словно на крыльях. В его голове родился план: первым делом он идет в детский дом за Лизонькой, затем они оба закупают продукты и готовят шикарный ужин. Лиза придет — и ахнет. Сидорин так отчетливо представил картину грядущего ужина, что у него даже потекли слюнки.
Асинкрит почти бегом побежал в детский дом. Решил зайти к Рыбкину — дверь кабинета директора была закрыта. Поднялся в группу Лизоньки — знакомых воспитательниц не увидел. Вышла совсем молоденькая девушка, судя по всему практикантка.

— Вам кого?

— Лизу Иванову.

— А ее уже забрали.

— Вот как? Отлично!

Нисколько не сомневаясь, что за девочкой пришла Лиза, Сидорин повернулся — и услышал в спину:

— Ее навсегда забрали. Больше Лизоньки у нас не будет.

Сердце Асинкрита забилось сильно-сильно. Переспросил, уточняя:

— Молодая женщина забрала? — он даже нашел силы улыбнуться, — глаза в пол-лица…

— Что вы, совсем наоборот, — взмахнув руками, засмеялась девушка, — это старая женщина была — лет сорок, сорок пять. А с ней дядечка, лысоватый такой.

— Маленький?

— Я бы не сказала…

— А женщина в очках?

— Точно.

Что-то внутри Сидорина оборвалось. Судя по описанию, Лизу забрали супруги Брэдфорд из штата Висконсин, которым девочка приглянулась во время их первого визита в Россию. Тогда не обошлось без Рыбкина и Львовского, но что сейчас об этом говорить. Выходит, американские аргументы оказались сильнее доводов коренных русаков Асинкрита и Лизы…

Когда к нам приходит беда, первая наша реакция — неверие: это просто недоразумение. С нами такого случиться не может. Сидорин не являлся исключением. Он брел, опустошенный, по городу, и не верил, что больше не увидит своей маленькой Лизоньки. Разве это справедливо, честно, правильно? А как все это переживет Алиса?

…Весь день Сидорин ходил по грязно-белом улицам. Под ногами хлюпала сероватая жижа, хлопья снега падали сверху. Белое моментально становилось сначала серым, затем грязным. В голове дятлом стучало: «Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо». Он зашел в магазин, взял шоколадку и небольшую бутылку коньяка. Вышел на набережную, долго, до слез в глазах смотрел на церквушку на противоположном берегу реки, затем открыл бутылку и выпил залпом ее содержимое. Горячая волна пролилась по желудку. А еще через пять минут Асинкрит согласился с Блоком, который когда-то написал:

Ты право, пьяное чудовище,
Я знаю — истина в вине…

— В коньяке, — поправил поэта разом захмелевший Сидорин. Он вернулся в магазин — и все повторил сначала: купил шоколадку, коньяк, вышел на набережную, долго смотрел на церквушку, выпил все залпом, медленно закусив выпитое шоколадкой.

Ему стало еще лучше. Боль не прошла, но зато пришла спасительная мысль: если Господь попустил Лизе уехать в далекую Америку, может, это потому, что девочке там будет лучше? Ей сделают операцию. Она еще слишком мала, а потому легко впишется в американскую жизнь. А здесь, в России, что ее ждет?

Но после третьей бутылки Асинкрит решил выкрасть Лизоньку у проклятых янки… После четвертой понял, что если сейчас не увидит ту Лизу, которая Алиса, то умрет от тоски. Сидорин потерял счет времени — часов у него не было, а декабрьский день, как говорят в народе, короче воробьиного клюва.

А вот и знакомая лестница. Третий этаж. Сначала хотел позвонить, но передумав, открыл дверь своим ключом. Тихо вошел, думая о том, что скажет сейчас Алисе. И вздрогнул, услышав… Голосок, который он узнал бы из тысячи, старательно выводил:

У моей России длинные косички,
У моей России светлые реснички,
У моей России голубые очи,
На меня, Россия, ты похожа очень.

Солнце светит, ветры дуют,
Ливни льются над Россией.
В небе радуга цветная,
Нет земли красивей.

Для меня Россия — белые березы,
Для меня Россия — утренние росы,
Для меня Россия — ты всего дороже,
До чего на маму, ты мою похожа.

Солнце светит, ветры дуют,
Ливни льются над Россией.
В небе радуга цветная,
Нет земли красивей.

Ты, моя Россия, всех теплом согреешь,
Ты, моя Россия, песни петь умеешь,
Ты, моя Россия, неразлучна с нами,
Ведь Россия наша — это мы с друзьями.

Солнце светит, ветры дуют,
Ливни льются над Россией.
В небе радуга цветная,
Нет земли красивей.

В большой комнате за накрытым столом сидели две Лизы. Пока Сидорин бродил по городу, они ждали его, не притронувшись к еде. Увидев Асинкрита, маленькая Лиза бросилась к нему на шею, а большая только и сказала:

— Иди, мой руки, а то ребенок кушать хочет — и столько в этих словах было любви и заботы, радости и тревоги, что Сидорин только и смог, что опуститься на стул и произнести всего два слова:

— Я вернулся.

…За веселым ужином он узнал, что вчера, когда на комиссии ГОРОНО решалась судьба Лизоньки, девочка, на вопрос, почему она не хочет ехать в Америку, где у нее будет все, что ее душенька захочет, спела эту песню Георгия Струве. А забрать малышку из детского дома Толстикова попросила свою новую подругу — Римму Львовну Лебедеву, с которой увязался и Слонимский…

***

В кладбищенской церквушке старенький священник совершает обряд венчания. Голос его тих и слаб. Лиза, несмотря на всю торжественность момента с тревожной заботой смотрит на отца Николая. Но он держится молодцом. А когда полумрак церкви вдруг прорезал луч солнца, священник улыбнулся, голос его стал крепче:

— ….Блажени вси боящиися Господа. Ходящи в путех Его. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе… Блажен еси, и добро тебе будет. Жена твоя яко лоза плодовита, во странах дому твоего. Сынове твои яко насаждения масличная окрест трапезы твоея. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе…

Перед отцом Николаем, держа в руках свечи стояли Асинкрит Сидорин, наверное, впервые надевший галстук, и Лиза, пока еще Толстикова, удивительно красивая в нежно-голубом платье. Короны над ними держали Вадим Глазунов и Римма Лебедева, специально крестившаяся по этому поводу. Позади брачующихся стояло около двадцати человек родственников, друзей и просто случайных зевак. Асинкрит пытался вслушиваться в каждое слово, не отводя взгляда от пламени свечи, которую держал.

— Отец, Сын, и Святый Дух, Всесвятая, и Единосущная, и Живоначальная Троица, едино Божество и царство, да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие, преспеяние живота и веры, и да исполнит вас весех сущих на земли благих: да сподобит вас и обещанных благ восприятие, молитвами Святыя Богородицы, и всех святых, аминь.