Произошло это через несколько дней после прибытия Захария в Хеб в местной церкви после вечерней службы, на которой присутствовал епископ Бруно. Бывший монах скромно устроился в углу храма и с почти профессиональным интересом наблюдал за богослужением. Когда все закончилось, он сделал вид, что продолжает отрешенно молиться, краем глаза следя за епископом. Тот долгое время пребывал в окружении других священников, выслушивая их доклады и раздавая какие–то указания. Оставшись, наконец, в одиночестве, он посмотрел в сторону входа, потом с удивлением и раздражением на одинокого прихожанина, и присел в первом ряду. По его дальнейшему нервному поведению было нетрудно догадаться, что он кого–то ждет. Но прошло около получаса, а никто так и не появился. Захарию первому надоело ожидание, и он, стараясь не шуметь, покинул свой пост и направился к епископу. Каждый шаркающий шаг по каменному полу сопровождался громким ударом его сердца, которое таким образом отсчитывало последние мгновения до самого значимого в короткой жизни бывшего монаха события. В какой–то момент он даже испугался и готов был броситься со всех ног к выходу, но было уже поздно, — Бруно уже повернул голову и с удивлением разглядывал приближающегося к нему незнакомца. Как в старые монастырские времена Захарий поспешил опустить голову вниз, чтобы случайно не встретиться с епископом взглядом. Бывший монах призвал на помощь остатки смирения, от которого с успехом избавлялся все это время. Сейчас, возможно, оно понадобилось ему последний раз в жизни, чтобы не вызвать у епископа Бруно преждевременных подозрений. Вот только за маской кротости скрывалось теперь холодное спокойствие. «С чего начать?», — вот единственная мысль, которая в тот момент беспокоила Захария.
— Чего ты хочешь? — грубо спросил епископ, когда незнакомец оказался всего лишь в каком–то шаге от него.
Но бывший монах ничего ему не ответил. Так и не решив, с чего начать, он начал с того, чем должен был закончить. Выхватив загодя припрятанный в рукаве кинжал, Захарий нанес неуклюжий удар, почти не причинивший Бруно вреда. Но этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы что–то звериное вырвалось из Захария наружу. Придя в себя через несколько минут, он увидел перед собой окровавленный труп священника, уродливо развалившийся на скамье и явно собиравшийся сползти на каменные плиты. Захарий придал ему более устойчивое положение и присел рядом, смиренно сложив окровавленные руки на коленях.
— У меня к вам всего лишь несколько вопросов, — заговорил вдруг молодой человек, отрешенным взглядом уставившись на алтарь. — Я многое знаю, и много чего повидал за последнее время, но вопросы все равно остались. Я, например, часто думаю о том, что было бы, если бы весь мир вдруг оказался у моих ног. Чтобы я делал, а еще важнее, чтобы я чувствовал при этом? Чего бы я хотел, и хотелось бы мне вообще чего–то? Я мог бы найти ответы на любые, даже самые сложные вопросы, вроде таких, как «кто я и что делаю в этом мире?», но самые главные остались бы для меня загадкой. Если бы не вы… Только вы можете мне помочь.
Захарий повернулся к своему безмолвному слушателю и тщательно осмотрел с ног до головы. Изорванная и окровавленная сутана и выползающая из груди мертвого священника серебряная змейка вызвали у бывшего монаха приступ брезгливости, но он быстро справился с ним и принялся рвать одежду на груди Бруно. Грудь старика представляла собой страшное кровавое месиво вперемешку со следами многочисленных ожогов. Сдерживая поступивший к горлу ком, Захарий обнял свою жертву за шею и осторожно расстегнул золотую цепочку у нее на затылке. Через мгновение цепочка с кулоном и кольцом уже украшала тощую грудь бывшего монаха. Только после этого он перестал себя сдерживать и выблевал содержимое своего желудка на труп Избранного.
Захарий долго бродил по ночному городу, то и дело упираясь в глухие закоулки узких и грязных улиц. Иногда он встречал одиноких прохожих, спешивших поскорее укрыться от темноты и помойной вони, и, остановившись, пристально вглядывался в их едва различимые лица. И ничего кроме страха в них не находил. Никто не видел в нем Избранного, никто не смотрел на него с благоговейным трепетом или хотя бы с завистью. Для мира он по–прежнему оставался маленьким никчемным человечком, непонятно что ищущим в чужих краях. Да и сам Захарий не чувствовал в себе никаких перемен. Он вообще почти ничего не чувствовал, кроме золотой цепочки у себя на шее и зудящей, нарастающей с каждой минутой усталости. Постепенно он потерял даже способность мыслить, и ноги, избавившись от необходимости повиноваться разуму, сами вынесли его к временному жилищу. Оказавшись в комнате, Захарий не стал зажигать свечи, а сразу же рухнул на кровать и отключился.