Он уже полчаса убеждал Ефремова, что не в состоянии вернуться в дом Тутышкина. Сознает, что надо. Теперь, когда его раскрыли, а это ясно как божий день, можно отлично сыграть на его мнимом неведении. Но Степан не в силах себя перебороть. Перед глазами стоят Ахмед и другие товарищи. Сколько хороших людей положили, гады!..
Ефремов надрывно закашлялся и отвернулся. На его впалых щеках проступили розовые пятна. Тыльной стороной ладони он вытер выступившие слезы и с виноватой улыбкой сказал:
– Бьет, проклятый, изнутри… Не обращай внимания.
Острая жалость резанула Степана. Ефремову явно хуже. Глаза лихорадочно блестят, кашляет почти беспрерывно, и всякий раз на платке остаются кровавые отметины. «Лечиться надо, Петр Петрович, на курорт бы вам», – сказал ему как-то Степан. Ефремов усмехнулся: «А мы и так с тобой на курорте. Чем наш Каспий хуже, скажем, Средиземного моря?» Потом помолчал и с тоской добавил: «Поздно. И не спорь со старшими, Корсунов. По таким делам я сам доктор. Тюремный университет прошел. Поздно! Только ты ни-ни… Насколько хватит – и ладно. – Сказал негромко, но твердо: – Чем лежать на больничной койке, цепляясь за каждую минуту бесцельной жизни, лучше пользу делу приносить…» В этом был весь Ефремов.
– Дежурный, сообрази-ка нам чайку, – попросил Ефремов, приоткрыв дверь кабинета. – Да погорячее.
Все на оперпункте знали, что начальник любит обжигающе-горячий чай, пьет вприкуску, чашку за чашкой.
Степана это покоробило. Время ли гонять чаи! Ефремов, по его мнению, выглядел чересчур спокойно и буднично, словно ничего не случилось: ни засады в горах, ни гибели многих достойных ребят, ни провала операции.
Дежурный принес кипяток и заварку. Ефремов достал из стола два куска сахара и несколько баранок.
– Подсаживайся ближе, Корсунов. Ничего нет вкуснее чая, да и взбадривает.
– Не хочу, благодарствую! – ответил Степан и демонстративно отвернулся.
– Напрасно отказываешься. – Ефремов налил заварку покрепче. – За чаем разговор получается другой. Чай даже Феликс Эдмундович любил.
Степан недоверчиво посмотрел на Ефремова: к чему клонит? Зря не стал бы Дзержинского вспоминать.
– Да-да, – подтвердил Ефремов, ломая баранку, – представь себе, любил. Не понаслышке знаю, доводилось встречаться. Однажды вызывает меня на доклад. Здоровается и первым делом предлагает: «Давай-ка чайку, Ефремов, выпьем. Устал, вижу, с дороги, а чай взбадривает…» Я тогда действительно две ночи не спал, с юга на перекладных добирался. Как услышал эти слова, сразу от сердца отлегло: чаепитие – занятие дружеское.
Ефремов откинулся на спинку стула и продолжал с улыбкой:
– Понимаешь, я, пока шел, чего только не передумал. Докладывать-то нужно было начальнику войск, а тут говорят: Дзержинский мной интересовался… Пока по коридорам управления петлял, все свои грехи в уме перебрал. Не станет же Феликс Эдмундович просто так вызывать. Может, промашку дал в чем-нибудь?.. Мы тогда как раз атамана Серого доколачивали. Банду почти всю уничтожили, а сам он трижды из-под носа уходил. Ну, думаю, вот за это мне и всыплют.
Степан придвинулся к столу поближе. Ефремов отхлебнул несколько глотков чаю.
– Ну а дальше? Дальше-то как?
– А что дальше, – как можно безразличнее протянул Ефремов. – Доложил я обо всем Феликсу Эдмундовичу. Он внимательно выслушал, расспросил подробности дела. Потом дал задание. Вот, собственно, и все.
– А для чего вы рассказали мне эту историю? – насупился Степан.
Ефремов наклонил голову и посмотрел с хитрецой:
– Верно, Корсунов, не зря рассказал. Угадал. – И, сразу став строже, заговорил иным, суровым тоном: – Задание мне тогда Дзержинский дал не совсем обычное. Феликс Эдмундович попросил Серого непременно взять живым. Я попытался объяснить, что атаман очень осторожен, вооружен до зубов; при нем неотлучно следуют телохранители, отчаяннейшие головорезы. Разрешите кончить на месте, говорю, все равно его ж потом в расход? – Подперев щеку рукой, Ефремов горестно качнул головой. – Понимаешь, Корсунов, я не просто так говорил. Как раз накануне Серый двух моих товарищей убил из-за угла. Какие ребята были! Я с ними еще в Петроградской ЧК начинал; потом весь колчаковский фронт прошел. В каких только переделках не приходилось бывать – и ничего, выкручивались. А тут сразу обоих. Да я за них готов был этому гаду собственными зубами горло перегрызть.
Глаза Ефремова сузились от гнева. Даже сейчас, много лет спустя, старый чекист не мог ни забыть, ни простить гибели своих друзей.