Не знаю, чем бы все это кончилось, но неожиданно на наше сиротское счастье из лесу выехала трехтонка. Колеса ее были опутаны цепями. Трехтонка, как потом выяснилось, шла из Михайловского совхоза в город. Водитель ее — молодой парень с казачьим чубом, в серой смушковой «кубанке» набекрень — отворил дверцу кабины, посмотрел на наш несчастный грузовик, на нас, свистнул и сказал авторитетно и веско, словно врач, определяющий болезнь:
— Сами до ночи не вылезете! Куда же это вы направляетесь, страннички?
— В Круглянский лес! — ответил я.
Веселый водитель снова свистнул (видно — такая у него была привычка) и сказал:
— Какой это чубук посоветовал вам ехать в Круглянский лес через Михайловку?
Я почувствовал, как вся кровь бросилась мне в лицо.
— А разве не ездят в Круглянский лес через Михайловку?
— Ездят! — ответил он. — Но только туда и только один раз в жизни!..
Дружный хохот моей команды покрыл его слова.
— Летом можно, конечно, и через Михайловку ездить, — прибавил веселый водитель уже серьезно, — а сейчас только через Дубовское! За Михайловкой дорога еще хуже. Давайте так сделаем: я вас возьму на буксир и вытащу задним ходом на шоссе. Потеряете час, но зато доберетесь до Круглянки. А так — пропадете, как швед под Полтавой или как Гитлер под Сталинградом.
— Моя это вина! — сказал Семенов, явно выручая меня. — Не узнал про дорогу — вот и сунулись в воду, не зная броду. Давай, парень, буксир! Разрешите действовать, товарищ начальник? — прибавил он, обратившись ко мне.
Безо всякой «стальной непреклонности» я ответил: «Исполняйте».
На буксире у трехтонки мы выехали назад на шоссе, поблагодарили нашего спасителя за помощь, а через три часа уже сдавали литературу и инструменты начальнику культпалатки в Круглянском лесу сержанту Бурачкову.
Он был счастлив и говорил, что завтра же вечером закатит в лесу концерт самодеятельности.
Отдохнув немного, мы еще засветло выехали домой — я решил вернуться в полк в ту же ночь.
Откровенно говоря, настроение у меня было скверное. Я считал, что провалился на первом же, по сути дела очень легком экзамене на звание командира. Я перебрал в уме все свои ошибки одну за другой, сравнивал себя с нашими командирами, и сравнение это было настолько не в мою пользу, что я не находил себе оправдания. А Петя Ночкин и Леня Потапов, прижавшись друг к дружке, между тем спали сном праведников.
В полк мы вернулись глубокой ночью. Утром меня вызвал к себе капитан Солодухин.
Я отрапортовал ему по форме, как полагается, что задание выполнено.
Он сказал:
— Я доволен вами, товарищ Дроздов. Вы выполнили мое поручение хорошо. Объявляю вам благодарность от лица службы.
Я вытянулся и отчеканил:
— Извините, товарищ капитан, но я благодарность вашу принять не могу!
Капитан даже слегка побледнел после моих слов.
— Что такое? Что вы там натворили?! — спросил он меня тревожно.
Я рассказал капитану все и добавил:
— Что же выходит теперь, товарищ капитан? Выходит, я не могу быть командиром?!
Капитан улыбнулся, но потом стал серьезным и сказал:
— Нет, Дроздов, не выходит! Хорошо уже то, что вы сами осознали свои ошибки. Для того чтобы командовать, мало одного знания уставов. Ведь приказ командира — святое дело, он подлежит безусловному исполнению. А это прежде всего обязывает нас, отдающих приказ, быть на высоте своего командирского звания! Все надо учитывать, вплоть до самой чепуховой мелочи, прежде чем звякнешь повелительным наклонением. Командирское слово на ветер нельзя бросать! Надеюсь, что в следующий раз вы ошибок делать не будете. Можете идти!..
Я повернулся — налево кругом! — щелкнул каблуками и пошел к себе. Мне хотелось как можно скорее передать капитанскую благодарность моим дружкам — Пете Ночкину, Лене Потапову и первоклассному шоферу Николаю Семенову.
1952
Счастливое свидание
Ковров и Зубков — шоферы, москвичи, подружились еще на фронте во время войны. Много тысяч километров прошли по фронтовым дорогам лихие их полуторки, много раз приходилось друзьям лежать в кюветах — усами в грязь! — слушать всем потрясенным своим существом отвратительную какофонию бомбежки, видеть краешком глаза, как взлетают к небу фонтаны земли, как подлец-пикировщик, промахнувшись в первый раз, идет на второй заход, злобно урча мотором: «Достану-у, достан-у-у, достан-у-у!..»