Дни в лавке механика были самыми лучшими за последнее время. Я не валяла безмятежно дурака, сидя перед компьютером за просмотром любимого сериала, как делала это дома, не тухла на лекции, не слонялась бессмысленно по потусторонней безбрежной пустыне, не ехала на поезде, отстранённо глядя на мелькающие за окном миры.
К выходным мы собрали железного коня высотой четыре метра. Его несколько угловатая морда напомнила мне деревянную игрушку, отчего я по-глупому заулыбалась. Абдул настойчиво предлагал расписать коня витиеватыми узорами, но я запротестовала: незачем привлекать лишнее внимание.
― Подарок должен быть красивым, моя дорогая странница, ― возразил служитель лампы.
― Ага, чтобы каждому гвардейцу захотелось получше нас рассмотреть да ещё сунуть нос внутрь?
Мы бы спорили до посинения, но Анри присоединился к джинну и предложил сшить из старых пледов попону. Я была вынуждена согласиться.
В шестидень, последний день снарной недели и двадцать девятый день звёздопыльного месяца 1447 года, торжественно отмечали восемнадцатилетие принцессы. Первое время я не очень заботилась насчет местного календаря и летоисчисления. Но позже, поняв, что мне придётся задержаться в Снарном мире, стала запоминать даты. И не просто из желания, как все местные, знать точно название дня, но и ради того, чтобы понять течение времени и высчитать сколько прошло времени тут, пока я была где-то в другом месте.
Снарцы отсчитывали года от дня смерти последнего дракона. Разумеется, сейчас уже никто не помнил, был ли дракон на самом деле, или великий безымянный воин сжёг всего лишь чучело, но тем не менее, был выбран некий символ, черта, которая отделила тёмную эпоху чудовищ и мрака от светлого будущего. Адалинда родилась в звездопыльный месяц, летний, самый тёплый и ласковый, когда цвели редкие цветы, похожие на звёздную пыль. Говорят, что те цветы растут лишь на той земле, которую когда-то обагрила кровь дракона, а распускаются они обычно двадцать девятого или тридцатого числа. Примечательно, что Алалинда родилась именно в это время. Быть может, именно ей суждено спасти снарный народ от тирании крысиного царя Генгульфа, её отца. И как тот безымянный воин она победит страшное чудовище.
Итак, двадцать девятого числа звёздопыльного месяца у дорог, ведущих из Буджума ко дворцу, проросли и распустились дивные цветы.
По окрестным мирам уже разнеслась весть о том, что принцесса больна и не сможет присутствовать на празднествах. Поэтому караваны подарков устремились по песчаным океанам к зеркалам и стеклянным дверям, переносящим путешественников во дворец.
МакГи отсоветовал нам пользоваться одним из таких переходов и лично покатил платформу с конём в крысиный замок, расположившийся в нескольких километрах от Буджума. Конечно, старик, переодетый в белоснежный шёлковый халат и тюрбан, не сам катил платформу, а лишь управлял гнедой двойкой, да переговаривался с соседним извозчиком.
Мы разместились в напичканном механизмами торсе коня. Механизмами никто не планировал пользоваться, но МакГи настоял на том, что любая работа должна быть выполнена на совесть. Поэтому стоит одному из нас потянуть за рычаг, и конь придёт в движение.
Я пристроилась у щели меж обшивкой и наблюдала.
Дорога сделала резкий поворот, и нам открылось удивительное зрелище.
― А вот и крысиный дворец, ― сказал МакГи, зная, что я его слушаю.
― А то мы слепые, ― процедил другой извозчик. ― Чтоб этот шпиль им в…
― Цыц! ― оскалился МакГи.
Крысиный дворец уродливой трехпалой скалой врезался в фиолетовые облака. Тонкий шпиль напоминал шприц, а чёрный забор с чучелами ворон и грифонов казался бесконечным.
Но стоило нам пройти сквозь ворота, как резко посветлело. Мы ехали по мраморной дороге, вдоль которой гордо вышагивали ярко-красные птицы с длинными, как шлейф, хвостами.
У золочёных ворот во второй сад нас остановили крысиные гвардейцы в парчовых камзолах.
― Что это за несуразный подарок? ― от резкого оклика гвардейца я вздрогнула.
― Негоже-негоже так говорить о великом Троянском Коне из славного города Троян, ― слащаво залепетал МакГи. Даже не знала, что он может так исказить голос. На месте стража меня бы стошнило от этой приторности. А мастер продолжал: