– Что ваш новый заведующий собирался тебя уволить? Знал.
– И, значит, в госпиталь ты тогда пришел, чтобы спасти меня.
– Ну, скажем так: чтобы избежать никому не нужного скандала. Уволить тебя я бы и так не дал, а вот нервы тебе попортить могли. Но пришел я тогда не только поэтому. Или ты забыл уже? – Ансель огладил его бедро, и Тивен вспомнил, как тот брал его на лестнице в госпитале. Как жарко, страстно, волнительно все тогда было. Вспомнил свой страх, терпкий и пьянящий, как хорошее льенто. Как много он бы отдал сейчас за то, чтобы вернуться в ту минуту! Но, увы, над временем люди пока что не властны. И память – единственное, что позволяет проживать лучшие мгновения жизни еще и еще. – Я увидел тебя впервые именно на той лестнице, – сказал Ансель. – Ты разговаривал с доктором Силентале и не видел вокруг никого и ничего. Речь шла об операции, которую ты только что провел, и как я понял из вашего разговора, ты сделал нечто, выходящее за рамки обычного. Ты был возбужден собственным успехом и очень, очень красив. Я и сейчас помню, как у тебя тогда горели глаза, с каким упоением ты произносил эти ваши медицинские термины. Я сразу понял, что должен заполучить тебя. И уже тогда представил, как однажды возьму тебя на этой лестнице. Как ты будешь краснеть от смущения и умолять отпустить, но твое тело будет просить об обратном. Как ты будешь принимать меня: жадно и страстно, позабыв об опасности быть застигнутыми. Да обо всем! – произнося все это, Ансель легкими движениями ласкал тело Тивена, распаляя его, наполняя желанием. И от того, что предстоящая ночь должна была стать их последней, каждое касание чувствовалось по-особенному.
Но прежде чем раствориться в волнах желания, Тивен решил уточнить еще один момент. Как и многое сегодня – последний.
– Но если бы Норан…ах… не предупредил меня о возможном увольнении…да, сделай так еще, пожалуйста… я никогда не пришел бы в этот ваш клуб.
– Ну не пришел бы, и не надо. Повод для знакомства был бы другой.
Тивен кивнул, показывая, что ответ принят, и больше не спрашивал Анселя ни о чем. Он слишком занят был тем, что в последний раз ласкал его. Последний раз отдавался и принимал. По какому-то общему безумству, по ненасытности и неутомимости эта ночь была похожа на одну из их первых. Но привкус горечи и обреченности делали ее ни на что не похожей. Последней.
На утро Ансель уехал, и Тивен тоже навсегда покинул дом, в котором был счастлив. Это был, однозначно, конец.
Первые несколько дней после расставания с Анселем, он ходил как сомнамбула. Что-то делал, с кем-то разговаривал, но при этом был словно не в себе. Потом как будто очнулся ото сна, оглядел свой дом, пустой и холодный, и подумал, что вот такой же отныне станет вся его жизнь.
Удивительно, но за свои тридцать шесть лет Тивен впервые так болезненно переживал расставание. В школе и в академии, когда все его друзья сходили с ума от первой любви, он как-то ухитрился избежать разочарований и сильной боли. Может, просто был не так уж привязан к тогдашним партнерам. Да, по сути, до Руиса серьезных отношений у него ни с кем и не было. А с Руисом они расставались постепенно и поэтому довольно легко.
Сейчас же без Анселя Тивен чувствовал себя безнадежно больным. Может, и не умирающим, – это было бы слишком! – но уж точно не подлежащим излечению.
Но не в его обыкновении было слишком долго предаваться унынию и жалеть себя. Личная жизнь его оказалась разрушена, но у него все еще оставалась работа. И благодаря прощальному подарку Анселя, у доктора Варлена теперь не было формального повода для его увольнения. Да и проект по гизерному излучению принес Тивену слишком много полезных связей с военными, чтобы с ним ссориться.
Он с головой окунулся в работу, и Норан его в этом полностью поддержал. Капитан Орэн, как куратор их исследований со стороны военных, похлопотал о том, чтобы при госпитале им выделили отдельное помещение под лабораторию, и главное – каким-то чудом он раздобыл для них настоящий ириитовый двигатель, так что теперь они могли самостоятельно проводить эксперименты. И работа стала продвигаться значительно быстрей.
В принципе, Тивен, как заведующий новой лабораторией, – самый молодой заведующий не только в их госпитале, но и на всем Стаксе! – мог бы получить освобождение от прежних обязанностей. Но ему нравилось оперировать, нравилось бороться за жизни доверенных ему людей. И он честно, наравне со всеми, отрабатывал в отделении хирургии свои смены. А потом спускался на два этажа и оказывался в собственной лаборатории, весь штат сотрудников которой состоял из четырех человек: они с Нораном, призванный следить за оборудованием механик и еще один биохимик, заинтересовавшийся исследованием. Нередко Тивен прямо в лаборатории и ночевал. Он разлюбил возвращаться домой. Спать одному в кровати все еще было неуютно. То ли дело – в госпитале на ортопедическом диване, когда в любой момент можно встать и продолжить работу. Все чаще Тивен заезжал домой только переодеться да взять кое-какие вещи. Даже у отца он проводил теперь больше времени, чем у себя.
Отец радовался частым визитам сына – когда Тивен жил с Анселем, он редко навещал старика. Но даже отец заметил, что у Тивена на душе неспокойно. Расспрашивать ни о чем не стал, но как-то однажды обмолвился, что если Тивен решит вдруг улететь со Стакса, он будет рад. Не дело талантливому хирургу хоронить себя на их планете. Вот только отец не знал, что Тивен даже не представляет, в каком месте сейчас служит Ансель. И помнит ли о нем.
При расставании они, конечно, обменялись обещаниями созваниваться по комму, но так ни разу ни один другому и не позвонил. Хотя Тивен неоднократно брал в руки комм и набирал номер, но каждый раз сбрасывал вызов. В подобном общении не было смысла. Их жизненные пути разошлись, и незачем было продлевать собственную агонию.
Конечно, можно было бы попробовать залечить тоску по Анселю новыми отношениями. Но Тивену претила даже мысль об этом. Он не хотел никого другого! Он хотел Анселя. И если не может его получить, то и поиском суррогата заниматься не станет!
Как, наверное, удивился бы Ансель, всегда восхищавшийся его темпераментом, если бы узнал, что Тивен не только не нашел себе нового любовника, но даже не дрочит. Его тело как будто бы впало в спячку, напрочь забыло об удовольствии. Нет, конечно, утренней эрекции никто не отменял, но Тивен справлялся с проблемой с помощью холодного душа и воспринимал примерно как необходимость каждый день бриться.
Так прошел год. Казалось бы, они с Анселем провели вместе меньше времени, и этот срок должен был оказаться достаточным, чтобы пережить расставание. Но нет. Слишком ярки в памяти Тивена были сцены их с Анселем жизни. Слишком часто одинокими ночами он их старательно не-вспоминал.
Тем вечером он, как обычно, собирался забежать домой лишь на полчаса. Переодеться, кинуть в стирку грязные вещи да выпить собственноручно сваренную ату. Затем он планировал заехать к отцу – без особой цели, просто пообщаться с родным человеком – и вернуться в лабораторию. Но недаром говорят: расскажи Космосу о своих планах, и он посмеется над ними.
Тивен припарковал кар, взвалил на плечо сумку и вызвал лифт. Его квартира находилась на сто первом этаже типовой двухсотэтажки, и порой, для того, чтобы подняться, приходилось выстаивать очередь. Но на этот раз Тивен даже не встретил никого из соседей. Лифт подошел быстро, и спустя всего пару мгновений Тивен оказался на своем этаже. Он открыл квартиру, вошел в нее и тут же замер на пороге: в спальне горел свет. Но Тивен точно помнил, что когда дня четыре назад покидал квартиру, отключил энергоблок.
Он аккуратно положил сумку на пол, разулся и крадучись подошел к освещенному дверному проему. Почему-то ему и в голову не пришло, что в собственной квартире ему может грозить опасность. А потому нападение стало для него полнейшей неожиданностью.
Его схватили и резко развернули к стене, так что он даже не успел разглядеть нападавшего. Он попытался закричать в надежде на то, что неплотно закрыл входную дверь, и что кто-нибудь его услышит. Но злоумышленник тут же зажал ему рот и сильнее притиснул к стене. Тивен забился, пытаясь вырваться, но как ни напрягался, ничего у него не получилось. Силы были слишком неравны. Слепой ужас затопил его сознание. Он представил, что сейчас его задушат, или зарежут, или убьют как-то еще. Но тут почувствовал, как рука нападавшего оглаживает его бедро. Этот жест был настолько знакомым, что Тивен буквально задохнулся, но уже не от страха, а от волнительного узнавания. Веря и не веря, он перестал сопротивляться и сам прижался к удерживающему его у стены телу. И тут же вдохнул родной запах, который непонятно как ухитрился не различить прежде. И этот рост, эти руки… Разомкнув губы, он кончиком языка провел по зажимающей рот ладони, пробуя на вкус, вспоминая. Руку убрали, и Тивен прошептал: