Третьим оком я узрел одного охранника в избушке. Судя по токам энергии, он дрых без задних ног. Второй бдил на вышке у пирса — покашливал наверху и вспыхивал огоньком сигареты.
Я подавил ребяческое желание потихоньку залезть на невысокую вышку и напугать охранничка. Вместо этого просто выманил волшбой — это получилось без прямого зрительного контакта. После эпохальной битвы с эгрегором морлоков мои возможности заметно подросли. Помогла Ива, которая каким-то образом упорядочила все мои опции и скиллы, после чего совокупная мощь моего сознания выросла в разы.
Охранник слез по вертикальной лестнице с автоматом за спиной и вытянулся передо мной. Это был бородатый мужик в телогрейке, на которой был нашит Знак Вечной Сиберии.
— Вас двое? — спросил я.
— Так точно.
— Еда есть?
— Есть.
Я присмотрелся к его багровой роже при свете лампочки над входом в избушку.
— Бухаете?
— Никак… — начал он, но осекся. Волшба вынуждала рубить правду-матку. — Да. “Тишь-да-гладью” на самогоне балуемся.
— Кто к вам приплывает?
— Каторжных привозят нет-нет. Лес на баржах увозят. Припасы привозят. Иногда начальство заглядывает. Но редко.
— А назад каторжных увозите?
Охранник округлил заплывшие глазки.
— С каторги только вперед ногами… У них и кладбище свое есть в лесу.
— Сегодня кого-нибудь ждете?
— Кто ж его знает? — пожал широкими плечами заколдованный страж.
— Ладно. Отдай автомат и открой избу.
Мужик подчинился. Я проверил магазин и рычаг предохранителя на оружии, закинул ремень через плечо, вошел вслед за мужиком в избу. В отличие от жилья бабы Марины — злобной старухи, заманивающей странников к сыну Мороку в чаще — изба была оборудована узкими, похожими на вертикальный гроб, сенями, забитыми всякой хренью вроде сапог, лопат, грязных половиц, баклажек и забитых окурками самодельных пепельниц.
В целом, срач, открывшийся нашим взорам, когда мужик включил пыльную лампу, был феерический. И пахло соответствующе: табаком, плесенью, чем-то кислым и одновременно тухлым.
— Чего ж вы так засрались-то? — пожурил я, брезгливо сморщившись. — Если живете вдали от цивилизации, это еще не повод превращаться в животных.
— Ну дык эт не мы, — с готовностью сообщил мужик. — Это до нас вахта мусор не убрала. А мы че? За них должны убираться, что ль? Общее хозяйство, дык все и должны прибираться, а не только мы…
— Показали бы пример, убрались бы первыми, — наставительно сказал я, сам не понимая, зачем веду эти нравоучительные беседы.
— Уберемся, а другая вахта обратно нагадит! Так и будем убираться всю жизнь. Кто везет, на том и едут.
Я покачал головой и не стал продолжать. Все и так понятно. Если собственность общая, то она ничья. Никто не чувствует себя хозяином-собственником, и никто не парится насчет того, чтобы содержать хозяйство в порядке. В Вечной Сиберии всем владеет государство, а государство — это не человек, а нечто непонятное. Ему, по большому счету, начихать на то, в каком виде пребывают сторожки и бараки. Главное, чтобы квест-башня сверкала и поражала воображение.
Вот в Республике Росс эту фишку раскусили. У них на все есть единоличный собственник, который заботится о своей собственности. Нет лишь самого главного собственника, который владел бы всей Республикой, но тогда Республика превратилась бы в феодальное царство, а собственники статусом ниже — в вассалов царя.
Мы вошли в одну из двух комнат избушки. Навстречу нам выскочил второй охранник — молодой парень примерно моего возраста в линялой пижаме с дырками, худой, белобрысый, с красными влажными губами, большими глазами и загнутыми длинными ресницами. Родись он девкой, был бы местной красоткой. А так — получилось ни то, ни се.
— Федя! — выдохнул он. — Начальство приехало, что ли? Чего не разбудил?
Он был здорово напуган, что проспал прибытие начальства. Интересно, что бы он сделал, если б знал заранее об этом? В сенях прибрался бы? Вряд ли.
— Спокойно, — сказал я, обрушивая на него ментальный удар, подавляющий волю.
Но воля не подавилась. Белобрысый заморгал своими чудесными ресницами, раскрыл рот. Перевел взгляд с довольного, как сытый кот, Феди на меня, уставился на автомат, висевший на моей груди. Прохрипел:
— Это кто такой, Федя? Ты чего его пропустил? Предатель!
Заорав, схватил со стола кухонный нож и кинулся на меня.
Я немного растерялся. Никак не ожидал сопротивления после магического воздействия. Наверное, бывают такие индивидуумы — чрезвычайно устойчивые к гипнозу, внушению и волшбе. Правда, то, что он бросился на человека, вооруженного автоматом, с одним кухонным ножиком — скорее всего, тупым, — свидетельствовало о том, что кое к чему он все же неустойчив. Квест-пропаганда напрочь прожарила ему мозги.
Я отбил нож дулом автомата и пнул белобрысого в живот. Он пошатнулся, но не упал. И не выронил нож. Невнятно выругавшись, снова атаковал.
Автомат мне мешал навешать ему люлей. Не стрелять же в него? Воспользовавшись моей заминкой, белобрысый отважно вцепился в автомат, не выпуская при этом и ножа, принялся выкручивать оружие так, чтобы направить дуло на меня.
— Да успокойся ты! — тяжело дыша от напряжения, сказал я. — Я не враг тебе…
— Ты враг! — задыхаясь, ответил белобрысый Данко. — С каторги сбежал? Дальше тебе не уйти! А Федька — ты предатель! Сука!
— Да какой я ж предатель? — флегматично удивился Федя. — Это ты, Егорушка, загнул…
Мы застряли в клинче. Я бы поборол Егорушку, но боялся порезаться о клинок, маячивший в опасной близости от лица, или получить пулю. Риск был и от пули-дуры, и штыка-молодца.
— Федя, останови его! — крикнул я.
Федя огляделся, подобрал с пола стеклянную бутылку и разбил о белобрысую голову. Я поспешно отвернул лицо от разлетевшихся осколков. Егорушка, наконец, отвалил от меня, мягко обрушившись на грязный пол. Светлые волосы окрасились красным.
Я наклонился, придерживая одной рукой автомат, проверил пульс. Хоть Федя и постарался на славу, угощая ударом напарника, Егорушка не умер, а лишь потерял сознание.
— Оттащи его в ту комнату, — велел я Феде. — И свяжи покрепче. И рот заткни чем-нибудь, чтобы не орал.
— Есть!
— Ива, — обратился я к умботу, — почему моя магия не действует на этого патриота?
— Чрезвычайно высокая устойчивость к психогенным воздействиям…
— Как тогда на него пропаганда подействовала?
— Не исключено, что не подействовала. Он просто верит в свои идеалы.
— В какие идеалы? — заворчал я. — В понты, манию величия, каторгу и гнилые бараки?
— Люди странные, согласна, — улыбнулась Ива на внутреннем интерфейсе.
— Как думаешь, много таких… устойчивых, верящих в идеалы патриотов?
— Немного. Так же, как и немного тех, кто вообще ни во что не верит. Большинство — те, кого просто заморочили квестами.
— Серая масса, ага.
Пока Федя старательно связывал Егора в спальне, где громоздилась двухъярусная кровать, смахивающая на нары, я вышел из избы и свистнул. Спустя пару минут из леса вышел недовольный Витька.
— Что так долго? — забрюзжал он. — С двумя доходягами не мог справиться? Говорил же: пойдем вместе — помогу.
— Один из них — не доходяга, — сказал я. — Магия на него не действует, а ради родины он готов положить жизнь, не раздумывая.
— Положил? — равнодушно спросил Витька.
— Обошлось шишкой на голове, — ответил я, подумав, как бы отреагировал Витька, скажи я, что прикончил смелого охранника.
— Круто, — одобрил Витька. — Люди не виноваты, что иногда рождаются патриотами.
Мы вернулись в избу. Я велел Феде накрывать на стол — выкладывать все, что есть съестного. Оказалось не так и много: в основном консервы и сухари. Нашелся ароматный чай в виде спрессованных блоков — самый качественный продукт в этой избе. Я подозревал, что местные балуются чефирчиком… Одурманенный Федя радостно ставил во дворе самовар, хлопоча, как радушная хозяйка; связанный и снабженный кляпом Егор мычал в спальне, а мы с Витькой, не слишком торопясь, перекусили. Я сидел у окна, посматривал, как чувствует себя Федя, не надо ли обновить волшбу.