В вагоне напротив меня сидел мужчина-азербайджанец с толстым сыном лет пяти. Он обнимал его и что-то все время рассказывал. Толстый мальчик улыбался довольно. Я завидовал им. Зазвонил мобильный, это был старший брат: «Привет! Доехал? Отец волнуется». «Все нормально, пускай не волнуется. Скоро буду дома. Я предупреждал его, что поеду». У меня защемило сердце от тоски. Когда мы перестанем с ним ссориться? С отцом, да и с братом тоже.
Потом я узнал, что у брата с отцом тоже не все было гладко. Они довольно часто стали ругаться, брат даже жаловался мне на него. Рассказывал, что с ним стало невозможно нормально поговорить. Наверное, отцу надоело его слушать, ведь брат мог говорить про себя часами. К тому же отец стал быстро уставать, что совсем не удивительно. Я высказал это предположение, потому что в наших разговорах я тоже был скорее слушателем, чем полноправным собеседником. Брат надулся, на этом разговор закончился. Мы так и не помирились.
Глава 24
Конец мая, но жарко как летом. На работе отмечали день рождения начальницы-мачехи. Я подарил ей букет, который она поставила в вазу. Там была веточка, которая оказалась очень живучей. Я потом увижу ее через много месяцев в той же вазе, она совсем не засохнет, будет по-прежнему свежей и зеленой. Эта веточка как напоминание о вечной жизни. Наверное, она все-таки существует, а если так, то она уж точно дарована матери, и зря я так по ней убиваюсь. Она жива, просто она там, куда нет доступа, нам ее не видно. Какая духоподъемная мысль!
Середина июня, в этот жаркий день я и Люба пришли в футболках оранжевого цвета; у меня она даже морковная, с аппликацией из японской манги. У Любы однотонная. Мачеха, увидев это, рассвирепела и стала доставать меня. Она сделала мне выговор за то, что я не позаботился о том, какой текст и фотографию поставить на последнюю страницу буклета, работу над которым я заканчивал; это был совсем крохотный материал, и я им действительно пренебрег. С буклетом была путаница, что-то делал я, что-то взялась делать она. Вот и получилась накладка.
На этот раз я не стал молчать и решил высказаться: «Да я вообще никчемный, правда?» – я сказал это в надежде услышать что-то другое, но ее тоже прорвало: «Да, именно никчемный! Тебя и так стараются не нагружать! Плюс еще надо все объяснять по десять раз, чтобы на одиннадцатый ты наконец понял и что-то сделал. Мы по возможности обходим тебя стороной, потому что знаем твой характер!» Уж лучше бы она не переходила на личности, а говорила о работе. «Тогда мне нужно уйти». «Ради бога, сделай одолжение, уйди! Когда ты уйдешь?» «В ближайшее время». «Только сделай это! А то ты столько раз говорил, что уйдешь, а потом оставался!» Это правда: я несколько раз порывался уходить, но дальше этого дело не шло. Это она выживала меня, с первого дня она как будто поставила такую задачу – избавиться от своевольного, раздражающего ее парня, которого не она брала в свою команду и про которого нелестно отзывался предыдущий начальник, ее хороший знакомый.
Глава 25
Мне казалось, что в глубине души мачеха понимала меня и даже жалела, хотя это была, конечно, иллюзия. Да, мы были с ней в чем-то похожи – например, в своей неприкаянности и смутном желании чего-то, что лежало за пределами наших тогдашних возможностей. И эта похожесть еще больше осложняла отношения. Я очень устал от нее, от ее неуверенности и боязни провала, которой она нас заразила. Невозможно было ничего сделать без ее ведома. Ни одна картинка, даже в самом проходном материале, не могла быть поставлена без ее одобрения, не говоря о текстах, к которым она относилась как к чему-то сакральному. Ко мне у нее вдобавок было что-то личное, какая-то враждебность и страх, она боялась меня, боялась, что я смогу занять ее место.
Когда настала пора прощаться со всеми в редакции, к которой за эти годы я так прикипел, я старался не обострять, просто уйти по-хорошему, вел себя осторожно, потому что чувствовал, как они мне завидовали. Да, я вырывался из клетки, у меня начиналась другая жизнь. Правда, не удержался и бросил мачехе напоследок: «Да, человек ты хороший, просто работа у тебя такая!» Она посмотрела на меня своим фирменным тяжелым взглядом, который мы однажды обсуждали с Любой. Я весело сказал: «Ну вот, вечно я что-то не то ляпну! Эх, язык мой…» Мы так и не нашли с ней общего языка, остались каждый на своей территории и не уступили друг другу ни пяди земли. Но именно благодаря ей я узнал, что такие, как она, тоже враги несмотря на то, что у нас с ней было побольше общего, чем с некоторыми друзьями.