Мы не застали его дома. Его увезла похоронная буквально за полчаса до нашего приезда. Дома была наша Валентина, в слезах. Она и тетя Алла укладывали его, уже умершего. У него свело ноги, они их распрямляли. Когда он умирал, у него брызнули из глаз слезы, как рассказала Валентина. Она возилась на кухне, по своему обыкновению, но что-то заставило ее кинуться в комнату, и она увидела папины последние мгновения. Так что уходил он не в одиночестве, меня это немного успокоило. Мы принялись улаживать дела, покупать похоронные венки, гроб. Всех этих невеселых дел оказалось так много, что мы ими занимались вплоть до похорон.
Похороны: мы и другие родственники, все с материнойой стороны, а также некоторые друзья с женами, приехали к моргу и ждали, когда его выкатят. Тетя Галя подглядывала в окошке морга за приготовлениями с каким-то праздным любопытством. Она даже подошла ко мне и заговорщически прошептала: «Хочешь поглядеть? Он там лежит уже, готовенький». Я отрицательно покачал головой. Когда его выкатили из покрытого трещинами мрачного здания, я словно вдохнул раскаленный воздух. Вот он, лицо вздувшееся, холодное, синюшное после холодильника в морге, не до красоты, в нарядном гробу, с ленточкой на голове, на которой написано «Спаси и сохрани». Брат, православный, заставил всех подойти и поцеловать ленточку на его лбу. Я прикоснулся к ленточке губами, ощутив холод и безмолвие его тела.
Потом все пошло быстро, а я наоборот был как во сне, заторможен: отпевание, посадка в автобус, курс на кладбище, суета, гроб в яме, земля, падающая на него, вот она уже закрыла гроб полностью. Могила готова. К лету надо будет поставить один большой, на двоих, памятник им с матерью. Поминки, на которых сначала все были сдержанны, но мало-помалу начали говорить о всякой ерунде: о ценах на мясо, о коммунальных платежах, которые опять подскочили. Они говорили так жадно, словно хотели успеть насладиться моментом, поверить раз и навсегда в то, что они живы, что так будет всегда. Меня ужасно раздражила эта торжествующая мещанская атмосфера, эта жадность к жизни, которая на поминках в честь матери так не задевала. Родственники не очень-то любили отца, вообще не любили, они скорее терпели его из-за матери, он не был им родным по крови, да еще с таким характером… Он к ним в целом неплохо относился, хотя не забывал пройтись по их недостаткам. А их раздражала его яркость и несдержанный язык, да и кого он только не раздражал! Никто не вспомнил его щедрость, его альтруизм, который в нем просыпался почаще, чем в других. В тостах одни вздохи и воспоминания о последних годах, в которые досталось и матери, и нам, и ему. Сочувственные взгляды, адресованные мне и брату, ведь мы стали круглыми сиротами. Невозможно было остановить этот поток соболезнований, пусть и от всего сердца. Во мне словно проснулся отец – критик, скептик и эрудит, резко реагировавший на пошлость и лицемерие. Брат тоже устал от сетований, от однобоких воспоминаний. Он словно озвучил мои мысли – предложил вспомнить те времена, когда родители были в силе и устраивали праздники. Вместо этого разговор свернул на более насущное: на квартиру, которая нам осталась от родителей. Все сразу оживились; еще бы, речь шла о деньгах, главный вопрос был таков: «Ну что, продавать будете?» Конечно, будем, как можно быстрее расстаться с этим местом, где умерла сначала мать, а теперь отец, с этой квартирой траура.
Глава 32
В конце марта, когда деньги от продажи гаража уже совсем закончились (работу я не искал), позвонил брат и сказал, что на квартиру родителей точно нашлись покупатели. Они тряслись от возбуждения и хотели купить ее немедленно. Нам надо было снова приехать в Тверь и, как двум наследникам, все подписать и получить, в общем, провести сделку.
После продажи квартиры я получил свою долю наследства, ровно половину. Первым делом купил сразу несколько пар обуви, на весну и лето, не слишком дорогой, но добротной. Потом последовали холодильник, стиральная машина, недорогой ноутбук.
Я по-прежнему не искал работу, сидел дома и предавался воспоминаниям. Это, по сути, и была моя работа. Первое важное воспоминание было связано с фотографией, одной из немногих, что я увез после того, как мы поделили с братом вещи родителей. Я взял в основном фотографии и книги. Остальное осталось ему.