Я признался психоаналитику, что хотел увидеть ее грудь, голую, упругую, стоячую грудь этой женщины, которой она меня кормила до почти двух лет и которую с поразительным упорством прятала. Но в этом, повторил я, не было ничего сексуального. Может, я бы ее поцеловал, но это было бы абсолютно невинным, сыновним жестом. Да, эта была, скажем так, «фантазия на грани», как некоторым могло показаться, но для меня никакой грани не было. Это была просто грудь моей матери, да, красивая грудь, но мне, по сути, было все равно, если бы она была уродливой, обвисшей и морщинистой. Я бы поцеловал ее с тем же благоговением. Просто к этому жесту присовокупилось восхищение формами, которые большинство женщин ее возраста потеряло.
«Вы боитесь ассоциаций с инцестом?» – вдруг спросил меня психоаналитик. Я не то, чтобы боялся их, я знал, что те, кому не дано понять, все равно поймут так, как они хотят или могут – «каждый понимает в меру своей испорченности».
Глава 50
После общения с психоаналитиком я вызвал проститутку, которая раньше порола меня. Она стояла на коленях передо мной с обнаженной грудью, а я закрыл глаза и дрочил, вспоминал Моисея, тянущегося к сиськам на картине художника-француза. Открыв глаза, я кончил на грудь проститутки с легким вздохом.
Мать рассказывала мне, что очень долго кормила меня грудью: до года и девяти месяцев. И я, когда наедался и больше не хотел, кусал ее сосок, игрался, озорничал. Как бы я хотел вспомнить этот момент, когда я кусал эту грудь, этот сосок, не больно, ведь зубы-то были молочные. Проститутка дала мне поиграть со своей грудью, но это было совсем другое. У меня даже не встал.
Ночью мне снился новый сон: я был в нем совсем маленький, сидел рядом с матерью на диване. Я видел ее грудь, свое радостное лицо, свои молочные зубы, которыми я слегка покусывал ее разбухший сосок невообразимого цвета, смесь розового и приглушенно-коричневого. Мать звонко смеялась, а я был счастлив от того, что видел эту грудь, этот сосок, что прикасался к нему и кусал его.
Наутро я ехал в метро, в гости к дальним родственникам, которые жили в Москве – они раз в год, иногда реже приглашали меня. Мне не очень нравились эти визиты, но я принял приглашение, не мог его не принять, потому что они помогали мне, когда я только переехал в Москву. Видимо, под влиянием недавнего похода в московский музей вспомнил картину Леонардо да Винчи под названием «Мадонна Бенуа», которую видел в Эрмитаже пару лет назад. В улыбке, с которой смотрит «Беззубая Мадонна» (так ее прозвали за то, что кажется, что у нее нет зубов) на своего ребенка на этом полотне, мне всегда виделась извращенная нежность, даже что-то низменное и опасное. Я вдруг понял, что именно этот крохотный портретик был лучшей иллюстрацией моих эдиповых склонностей, моей любви, моей страсти к матери. И, быть может, ее любви ко мне тоже. Беззубость – намек на глубокую связь между ребенком и матерью. Ведь у младенца на этой картине, как и у его матери, не было зубов. Вспомнил Фрейда: в его «Толковании сновидений» пациент, четырехлетний Отто, считал, что его недавно родившаяся сестренка не могла говорить именно потому, что у нее не было зубов. Какая проницательность!
Кормить грудью, вкус материнского молока, «беззубая» улыбка, они оба беззубые… Ах, если бы у «моей» проститутки было молоко!
Ехать было долго, я не взял с особой никакой книги, поэтому мне ничего не оставалось как копаться в прошлом. Однажды мать прочла мне рассказ про бесенка, который каким-то образом попал в дом к женщине, а та принялась за ним ухаживать, стригла ему когти, купала в ванной. Матери очень нравилась трогательная манера, в которой описывались эти повседневные ритуалы ухода. Я задремал стоя в вагоне, мне приснился короткий сон, в котором я был тем самым бесенком, и за мной ухаживала моя мать. Зажмурившись от удовольствия, я изловчился и укусил ее сосок, когда она купала меня в горячей ванне, он выглянул из халата, она была без лифчика, он пробудил во мне странное оживление, почти томление и изощренную игривость. От неожиданности мать вскрикнула и ударила меня, ее лицо исказилось и стало похоже на лицо «Беззубой Мадонны» из Эрмитажа, только оно не улыбалось, а недовольно скалилось, словно она хотела сказать что-то вроде «Ах ты, поганец эдакий, я тебя купаю, а ты кусаешься?» Очнувшись и вздрогнув, я вспомнил, как однажды мать назвала меня «черной силой» якобы из-за исходившего от меня странного магнетизма, который она под влиянием прочитанной псевдо-оккультной дребедени во мне «распознала». Это было начало девяностых, время моды на телевизионных и квартирных «экстрасенсов» и «магов», все тогда с ума посходили.