Мать медленно отчаливала от берега, а я до последней секунды не верил, что это произойдет. Матери, давшей мне жизнь, скоро не станет. Нет, нет, нет, этого не может быть, она не умрет никогда, никогда, слышите, никогда!
Глава 10
Вечер 20 марта. Мать кричит в бреду: «Мама, мамочка! Бабочка!» Откуда взялась эта бабочка? Но я слышал, как она ее настойчиво звала… Может, это так трансформировался ангел, которого она якобы видела еще в больнице? Она начала говорить в точности как ее мать, Татьяна Никитична. Та вместо «Ч» произносила «Щ». Теперь ее дочь бредила и кричала: «Бабощка! Бабощка!» И вдобавок ее изображала: подбирала под себя ноги и вытягивала руки, словно это были бабочкины крылья. Прекратив метаться, лежала на кровати и стонала так, словно ей было хорошо, это были последние мгновения. Мне было неловко от ее криков.
Брат сидел молча рядом, потом посмотрел на меня и нарушил молчание извиняющимся тоном: «Вот, сейчас, совсем скоро уже…» Как будто меня это утомляло! Я посмотрел на него с недоверием: что он такое говорит? Он был прав: вот и последний миг, мать широко открыла глаза, они осветились удивительной синевой, у нее был абсолютно ясный взгляд, которым она смотрела прямо на нас. В следующее мгновение все стихло, глаза стали непроницаемым, мутным стеклом, она вытянулась и замерла.
Мы в едином порыве потянулись друг к другу, зарыдали и обнялись крепко. Никогда больше я не чувствовал с ним такого единения, мы были одним целым и по-настоящему понимали друг друга.
Я долго всматривался в эти успокоившиеся черты, в это лицо, ставшее восковым, в этот еще более заострившийся нос, делавший ее немного похожей на лисичку (отец так называл ее, когда был в хорошем настроении). Брат же в это время искал платок, чтобы подвязать ей челюсть. Потом он упрекал меня за это. Мне, честно говоря, было наплевать на все это, я смотрел не отрываясь в каком-то помешательстве, стараясь как можно лучше все запомнить.
В тот момент мне казалось, что я запомнил все и навсегда, до детали, до черточки. И с каждой попыткой восстановить картину произошедшего я вспоминал все меньше и меньше.
Но главное все-таки не забыто: 20 марта, поздний вечер, мать, лежащая неподвижно в комнате, на диване. Я и старший брат рядом, наши лица влажные от слез. Какая она стала тихая! Эта плоть, она лишь недавно дышала, неразборчиво говорила и хрипела, звала свою мать, притворялась бабочкой. Теперь она замолчала, отныне она всегда будет молчать. Я почувствовал холод, поднимавшийся из самой глубины этого тела, и понял, что он будет лишь нарастать. Брат сообщил о случившемся отцу, тот дополз до дивана, на котором лежала мать, тыкался мокрым от слез лицом в ее остывающее тело. Мне показалось, что он старался не смотреть на нее – видимо, не мог вынести этого зрелища. Его сознание пыталось отгородиться от того, что произошло. Я почти ненавидел его за это. При этом сам ловил себя на мысли, что смотрел на это холодно, отстраненно, словно это были не мои родители, а актеры, очень хорошо игравшие свои роли, словно не было никакой смерти, словно ничего не изменилось. Вот сейчас актриса встанет с дивана, улыбнется и спросит: «Ну как? Понравилось?» Да, очень понравилось. Ты так хорошо играла, что берет оторопь. Так, что это выглядело реальным. Браво!
Через некоторое время пришла ее старшая сестра с мужем, заплаканная. Она знала, что это случится совсем скоро. Но к смерти нельзя быть готовым. Потом она скажет мне: «Когда ушла Люба, я так хотела умереть! Просила об этом бога, но он не услышал».
Глава 11
Прошло полчаса, в течение которых я сидел и смотрел на материно лицо, гладил его. Наконец приехали работники муниципальной службы и унесли ее. Они были неторопливы: не спеша положили ее в мешок, огромный мертвецкий мешок. Тело стукнулось обо что-то. Какой неприятный звук! Я представил звуки, которые будет скоро издавать это тело, когда его повезут в этом уродливом мешке. Оно будет лежать на полу, в машине, одиноко и тихо, и, если бы не звуки ударов, которые сопровождают соприкосновение с поверхностями, с ухабами и углами, тишина была бы полная. Ах да, ее будет также нарушать мотор машины, негромкие голоса работников, сидящих на переднем сиденье.
Этот звук, глухой и отстраненный, говорил о многом. О том, например, что это было плотью минуты назад. Теперь это было не тело, а просто труп. Окаменелая субстанция, одна из многих. Моя мать стала трупом? Нет, нет, нет! Я никогда в это не поверю, никогда! И лишь бы не слышать этого звука, этого глухого предательского звука, которое издало ее тело в уродливом мешке, когда оно задело что-то, наверное, угол. И, наверное, такой же будет звук, когда его положат на пол в мертвецкой машине.