- Впрочем, - сказала она легко, - вы не из тех людей, которым идет, когда их называют по имени.
Мы дошли до конца длинной мраморной лестницы, она рассмеялась и, держась за массивную фигурку в конце перил, развернулась ко мне. Я нахмурился, пытаясь понять смысл её слов - она пыталась меня оскорбить или восхвалить? Не люблю неточности. Марселлет тоже не любила.
- Вы слишком солидный, - сказала она, снова став серьёзной. Кажется, она заметила мою неловкость и прилично постаралась её развеять. Она пошла дальше - в сад. - У вас есть титул?
Я протёр глаза:
- Нет, иначе бы я так и представлялся.
- Да? И вам бы не было стыдно за то, что это звучит пафосно и надменно?
Я растерялся. Такого себе не позволил бы ни один приличный человек. Она снова посмотрела на меня, а потом замолчала - и замолчала надолго, уйдя вглубь сада. Повсюду росли высокие кусты, похожие и по цвету, и по запаху на сирень, но это, как говорил мне один мой знакомый, завсегдатай этого курорта на Веве, не она. Я прождал Эдит около пятнадцати минут, но она так и не вернулась.
После этого инцидента я больше её не видел - она исчезла в саду, вероятно, вернувшись через его лабиринт, обратно в голубой дом. Я приехал в отель в начале четвёртого утра - её машина уже стояла у отеля и на гаризонте, на который покушалось ярчайшее синее море, уже занимался розово-алый рассвет. Это было потрясающее зрелище.
***
В половине седьмого утра я сидел в холле - мне захотелось написать несколько заметок в мой дневник и я расположился в углу, на мягком диване у самого большого окна, из которого лился призрачный утренний свет, явно говорящий о том, что сегодня будет дождь. Небо затянули серые тучи и даже далёкое море казалось сероватым, но тёмным. Я заказал кофе, чтобы хоть как-то вернуть себе бодрое настроение и уселся писать.
Пожухлые листки моего дневника заполнялись мною исправно, правда, бывали дни, а иногда и месяцы, в которые я не писал и вовсе. Дневник этот я начал вести ещё с тех времен, когда живы были мои жена и дочь. Я никогда его не перечитывал, так что я даже не могу сказать, о чём писал. Не знаю почему моя рука не тянется пролистать те воспоминания, которыми обычно люди дорожат. Но на ум сразу приходит, что мне просто не хочется бередить прошлое. Пусть оно хранит своих мертвецов. На самом деле я, наверное, боюсь узнать,что я трус и не выдержать всех тех чувств, которые могут вызвать воспоминания, записанные моим тонким замысловатым почерком.
Я оглянул комнату в поисках мысли, за которую можно было бы зацепиться и начать писать. Но сидящая напротив меня женщина, которая вела гостевой журнал, меня ни на что не вдохновила. Единственное, о чём я думал, это о мисс Дюпон, которая всё никак не хотела покидать мою голову. О ней я и написал, в подробностях расписав наш вчерашний разговор.
Я не заметил даже как в холле послышался шорох и встрепенулась женщина, скучающе глядевшая до этого в журнал гостей. Я поднял голову только тогда, когда мелодичный женский голос обратился лично ко мне:
- Мистер Джонас? Я не думала, что вы встаёте так рано, я никогда прежде вас не видела здесь в такую рань, - сказала мисс Дюпон, снова улыбаясь той своей улыбкой, как на пляже. Она была в шёлковом изумрудного цвета платье и на полных её руках покоились груды белоснежного меха, слегка обрамлённого по краям серо-чёрным цветом. Она выглядела просто шикарно в этом наряде, но приличные леди не носят столь великолепных нарядов днём. Её полную шею окутывала прохладная медь изумрудного ожерелья и в ушах её, прячущихся за объёмно собранными волосами, колыхались изумрудные серьги.
- Мисс Дюпон, - я встал и вытер руки о брюки, прежде чем подать ей их для рукопожатия. - Но я и не прихожу позже вас.
Я не мог не съязвить, хотя и был несказанно рад, что она не в обиде на меня.
- Ошибаетесь, - спокойно сказала она, - вчера я пришла намного раньше вас.
- Мне показалось, что вы сбежали, - сказал я слишком удручённо и опустил голову, разглядывая носки массивных ботинок, словно пристыженный ребёнок.
- Сбежала? Почему? - она была явно удивлена и ждала ответа, так что я был вынужден ответить честно, потому что никакой лжи я не успел придумать. Подумать только! Я жалею, что не солгал! Так начинают думать только люди, связавшиеся с неприличными людьми.
- Потому что вы обиделись на меня, - я чувствовал себя жалким, опустившимся до откровенной вульгарности и, кажется, я даже покраснел, когда Эдит негромко рассмеялась. Женщина за столом, словно сторожила библиотеки, настороженно пригляделась к нам. Эдит улыбаясь оглянулась на неё и сказала: