На все про все у нас с Эдит оставалось пятьдесят франков. Это было немного. Никогда мы не ели столько спагетти: «Наворачивай. Дешево и питательно!»
— Момона, ты должна начать работать, иначе ты не сможешь здесь оставаться. Танцуй.
И она сказала хозяйке:
— Прибавляйте мне пятнадцать франков в день, и моя сестра будет исполнять свой танцевальный номер. Она работает на Монмартре в лучших кабаре. Я уговорила ее приехать со мной, ей нужно солнце. Видите, какая она бледная. Если вы хотите, чтобы я осталась, пригласите ее.
Эдит обладала поразительным апломбом. Не знаю, что подумала директриса, но она согласилась.
Мои «номера» Эдит создала в нашей комнате. Она обрезала старое платье из черного атласа, прикрепила мне к волосам зеленый бант, посмотрела и сказала:
— Годится. Поскольку платье атласное, будешь танцевать классику.
Потом она купила черный школьный фартук и завязала мне красный бант.
— Наденешь свои туфли на низком каблуке, и у тебя еще один номер. Акробатический. Будешь называться «Кочерыжка».
Я носила тогда низкие каблуки, я, впрочем, всегда их носила из-за моих лишних пяти сантиметров роста. Эдит не могла с этим смириться.
Лиха беда начало! Акробатика более или менее получалась; папины уроки не были забыты. Но классика! Я каждый вечер что-нибудь меняла. Я даже не умела двигать ногами в такт, у меня бог знает что получалось.
В Ницце Эдит отыскала маленький отель неподалеку от пассажа Эмиль-Негрэн. Мы считали его очень приличным. Но нас в отеле приличными не считали.
Однажды нам действительно стало стыдно. Приходим домой, дверь комнаты открыта, мы видим, как горничная щеткой выметает из комнаты кучу мусора: коробки из-под сардин, из-под камамбера, пустые бутылки, клочки бумаги, ваты… Мы переглянулись, и Эдит прошептала:
— Господи, и все это было в нашей норе?
А из комнаты доносится голос:
— Это же надо быть такими неряхами!.. Грязнули… Ну и грязнули…
Это было падением с высоты! Мы-то считали себя аккуратными: все заталкивали под кровать!.. Мы быстро смылись и вернулись, когда уже все было убрано…
В Ницце мы встретили Роже Луккези, дирижера оркестра, он был с приятелем. Они повезли нас на машине посмотреть побережье. Какая красота! Красные скалы, синее море и маленькие, как конфетки, домики… А мы-то думали, что это существует только на почтовых открытках, что это реклама для туристов! Не хотелось показывать, какое впечатление все это на нас произвело, но мы были поражены.
В Ницце Эдит также пела на улицах. Правда, немного. Здесь это приносило мало денег. Здесь уличные певцы выступают на террасах перед ресторанами на набережной, на берегу моря. Это поддерживает местный колорит. «Соле мио» или «Санта Лючия» — песни клошаров для этого климата не годились.
В Ницце мы отпраздновали день рождения Эдит, ей исполнился двадцать один год. Не думайте, что был торт со свечами! Нет. Мы даже не знали, что такое бывает. Мы провели вечер вдвоем; перед нами стояла бутылка вина… Уже шесть с половиной лет, как мы жили вместе. Шесть лет… На бумаге это быстро; но в жизни — долго… Ведь есть надо три раза в день, а на еду надо заработать.
Гастроли в Ницце закончились, и мы сели в поезд. В третий класс. И не ради солдат или моряков; на лучшее у нас не хватило бы денег. Не было никаких парней, не было плеча, на которое Эдит могла бы приклонить голову. Мы сидели, держась за руки, настроение было подавленное.
У Эдит не было никаких иллюзий. В Ницце мы зря потеряли время: пили, веселились. Еще и еще растрачивали свою молодость. А дальше что? В Париже Эдит ничто не ждало: не только не было контракта, но и надежд на него. За три месяца отсутствия имя малютки Пиаф было забыто, вычеркнуто из памяти. Она это хорошо знала. Она уже достаточно долго варилась в этом котле, чтобы понимать, что зашла в тупик.
Раннее утро, Лионский вокзал, кругом грязно, мрачно, но пахло все-таки чем-то родным. Здесь был наш дом. Наш город. Панам, о котором она позднее пела:
На перроне мы выглядели жалкими и несчастными. Хотелось спать. Никто нас не встречал. Реймон?.. Но Эдит ему ни разу не написала, даже не ответила на его письма.
— Ну, что будем делать? — спросила она.
У меня не было ни одной мысли.
— Ну, конечно, когда ты нужна, — тебя нет! И никого нет! К счастью, у меня голова на плечах. Сейчас убедишься.
И прямо с вокзала она позвонила Реймону.
— Так вот, Реймон, ты говорил, что готов заняться мной. Я согласна.
Мгновение она слушала, потом повесила трубку.
— Он сказал: «Приезжай. Бери такси…»
Я не могла прийти в себя.
— Почему вдруг он?
— А у тебя есть другой вариант?.. С какой стати ему тогда было говорить мне: «Если я тебе вдруг понадоблюсь, позови». Вот я и позвала.
— Ты мне этого не говорила.
— Ну и что?
Еще немного, и мы бы поссорились. Но я была без сил. И потом, какая разница: тот или другой… Кто-то должен был заняться Эдит.
Мы поехали на Пигаль, в отель «Пикадилли». Реймон нас уже ждал. Он жил там с одной женщиной, ее звали Мадлена. Они так долго были вместе, что их считали мужем и женой. Ассо выглядел еще более угрюмым, чем обычно. Он сказал:
— Я снял вам комнату.
Однако в его глазах был влажный блеск, что-то похожее на счастье. Это были первые кадры второй серии. Со слова «приезжай» началась настоящая карьера Эдит.
Лепле нашел Эдит, но создал ее Ассо. Это был нелегкий труд, ох, нелегкий… но вдохновенно-прекрасный! Да, Реймон был личностью. Он сразу же поставил условия Эдит:
— Я тебе помогу. Я знаю эту профессию. Знаю людей из этого мира. Даю тебе слово: если будешь меня слушать, про нищету забудешь. Но забудь и про веселье. Тебе придется много работать, придется делать то, что я тебе буду говорить. Парни, загулы — с этим покончено. Если ты принимаешь мои условия, я тебя не брошу. Никогда. Если нет — стучись в другую дверь. Я не марионетка.
У Эдит перехватило дыхание. Никто никогда с ней так не говорил. Не употреблял таких слов, таких интонаций. Она согласилась.
Честно говоря, мне больше хотелось, чтобы она отказалась. Не знаю, что бы я тогда за это дала. Если бы она в тот день отказалась из-за меня, я действительно могла бы считаться ее «злым гением».
Эдит относилась к Реймону иначе, чем к другим мужчинам. Он был тем, кто писал для нее хорошие песни, подыскивал контракты, заботился о ней. Она полностью ему доверяла. Но для нее этого было недостаточно. Мужчина, который говорил ей «до свиданья», когда она ложилась в постель, не мог иметь на нее никакого влияния.
Но в один прекрасный день все изменилось. Она вошла в нашу комнату смеясь. Она так хохотала, что не могла говорить.
— Момона, знаешь, кого я сейчас встретила на лестнице? Реймона!
— Ну и что! Ты его встречаешь двадцать раз на дню. Он живет над нами.
— Момона! Я без ума! Я влюбилась!
— Прекрасно!
— Нет, не говори «прекрасно»… Догадайся в кого?
Но разве можно догадаться, когда речь идет об Эдит! Торжествуя, она мне крикнула:
— В Реймона Ассо!
Вот это была новость так новость! Эдит мне объяснила:
— Я поднималась по лестнице. Он спускался. Я посмотрела на него и вдруг все поняла. Поняла, почему мы ругались, почему он меня раздражал, все! Я его люблю. Надо же быть такой дубиной, чтобы не понять этого! Такое со мной случается впервые. Обычно я прежде всего об этом думаю…
— Что ты в нем нашла?
— Но, Момона, нужно быть слепой, чтобы не видеть, как он красив. У него изумительные глаза, совершенно голубые… Ни у кого таких нет.
Каждый раз у них оказывались голубые глаза… Голубой цвет был барометром. Если Эдит говорила о мужчине, с которым была: «Тебе в самом деле кажется, что у него голубые глаза? Да они же серые… и к тому же не стальные серые, а так…» — он мог собирать чемоданы! Его время истекло. Из голубых глаз можно было составить целую коллекцию. Тут были все оттенки, и я знала все, что по этому поводу может быть сказано: «Момона, голубой цвет притягивает. В нем много света. И кроме того, глаза не обманывают. Все лжет: слова, жесты. Все может обмануть, но не взгляд».