Всё поменялось, когда я увидела Валентину, а она – меня. Моя маленькая гадина вернулась к обеду, а с ней – Нино. Выражение неловкости на его лице отозвалось ухмылкой на моём. Бокал в моей руке – я держала его над водой, находясь в бассейне, как голливудская дива, – вызвал озадаченность на лице Валентины. «Мы не берём вино из хозяйского бара», – хотели бы произнести её чуть сжатые в тот момент губы и, разумеется, не произнесли – договорились же не собачиться в присутствии мужчин. Но взгляд её зелёных глаз, словно исполненный яда, поспособствовал вдруг пробуждению, яркому взрыву адреналина в моём теле, и внезапно мне начало нравиться вино, и его неподвластная мне ранее суть раскрылась внутри меня в одно мгновение.
Так я утвердилась в мысли, что по-настоящему ненавижу крёстную, хотя и не могла сформулировать тогда какую-то вескую причину возникновения этого чувства. Но все грозы, с которыми придут ответы, были ещё впереди.
Глава 4
Оказывается, малыш Нино надеялся повстречать меня в церкви и, так и не встретив, впал в какую-то мягкотелую печаль, отчего выглядел вдвойне трогательно. За обедом, когда он поделился этим, во мне проснулась несвойственная мне жалость, и я ему сказала:
– Ты очень милый.
Нино смущённо на меня посмотрел, я улыбнулась. Сегодня он интересовал меня как мужчина ещё меньше, чем вчера. Я даже почти ощутила себя его легкомысленной и циничной матерью, что, на мой взгляд, вопреки итальянской традиции, худший комплимент для мужчины. Однако вернули меня в реальность его ко мне чувства, за ночь они успели пустить корни и теперь искали, когда и как им прорасти. Хотя то, что это были именно чувства, а не простое эротическое влечение, я сообразила несколько позже. Сегодня от Нино исходила какая-то особая ранимость – в словах, жестах, взглядах, что, честно говоря, здорово шло его субтильной внешности.
Ещё я заметила, когда проходила мимо, что от него пахнет горной лавандой. Нет, Нино не мог бы приходиться мне сыном. Слишком это был тонкий, лилейный от макушки до пят юноша. Он сидел передо мной, держал ложку супа в уязвимой, будто самой лаской сотворённой руке и всё не решался вымолвить то, что, вероятнее всего, назрело ещё вчера. Изнеженный, залюбленный ребёнок, попавший за наш с Валентиной стол, словно в паучью сеть, он, разумеется, даже не догадывался, что означает гадливость, коей мы с крёстной в те дни лучились в отношении друг друга. При своей внешности и деньгах Нино мог бы получить любую. Но он отчего-то нацелил свою умилительную робость на меня и всё-таки произнёс:
– Что, если нам отправиться в Сиену на танцы?
– В воскресенье? А церковь это одобряет?
Бедняжка Нино! Почти выронил ложку. Опять я парировала колкостью, да ещё зная, что колю слабое существо в его слабое место. Но я ведь в самом деле не была в курсе, имели ли папа римский или Мадонна что-то против танцев, тем более в такой день.
Нино встревоженно молчал. Возможно, и впрямь вспоминал, как там считалось у просветлённых насчёт танцев. Я начала думать, что Нино – не истый ревнитель веры, а крест на его груди и ориентация в страстях Христовых – лояльность к взглядам матери или отца.
Наконец, найдясь, он утвердительно кивнул.
– Но это же настоящие танцы? С музыкантами и алкоголем? – уточнила я.
Трагическое лицо этого нервного тицианского юноши просияло. Словно музыканты, алкоголь или то и другое приходились ему такими родными, знакомыми с детства предписаниями, даже требованиями, которые его сословие обязано было соблюдать.
Но меня очаровало, с какой простотой, банальностью я могла перевоплощаться во взрослую женщину… ну, играть взрослую, имевшую вес в обществе таких, как Нино. Моё согласие стало для меня незатейливым инструментом манипуляций, а для Нино, не знавшего когда-либо нужды, – игрушкой, которую ему вдруг не покупали за его ангельские глаза.
Инструмент мой был зыбким, и парадокс в том, что я могла воспользоваться им всего однажды. Эта игра с новым для меня привкусом и тонкой, как первый лёд, поволокой опасности определённо мне нравилась – вплоть до её финала я, как ни крути, была в лидерах. Я была обладательницей чего-то ценного, владела призом ещё во время игры, а не по её завершении. И… понятия не имела, знать не хотела, какой стану, о чём буду думать, когда лишусь первенства. Понимала, что начнётся игра следующая и что я вообще таким образом входила во взрослые игры.
Пока что моя роль сужалась до задиры на заборе. Я решила, что для начала с Нино хватит.
– Я буду только счастлива! – свой пафосный ответ я позаимствовала у одной старлетки из какой-то голливудской ленты.