Пожелтеешь от такой жизни. Оттого она и желтая, как осенний лист, - не вспомнишь уже, какой осени: все они слились в одну осень.
Средняя поскромней живет: у нее люки только на третьем этаже. Но зато она самая толстая. Потому что и в мир глядит, и о своей пользе не забывает.
А вот меньшая - самая тоненькая. Люков нет, товара нет, одни окна, в мир вытаращенные. Ей бы только по сторонам глядеть своими окнищами: сама тоненькая, а они вон какие большие!
Не они ли, окнища эти, высмотрели "Трех братьев", таких же древних и реставрированных, - да не здесь, в Таллине, а в далеком городе Риге? Стоят "Три брата", прислонились друг к другу, чтоб не упасть, никак на троих полторы тысячи лет не разделят.
Вот почему старушки-избушки выглядят, как бабенки-избенки: они берегут себя. Для "Трех братьев" себя берегут. Полторы тысячи да полторы тысячи... Сколько ж это золотых свадеб можно сыграть!
В Эстонии многое охраняется государством. Лесные массивы, парки, болота, даже камни - огромные валуны, удивляющие своей величиной путешественников. И в первую очередь - памятники архитектуры.
Таллин не так уж стар, просто он сумел сохранить свою старость. Другие и молодость не хранят, другим наплевать - что старость, что молодость, была бы крыша над головой. У таких все рушится, и будь им хоть три тысячи лет, ничего от этих лет у них не сохранится.
А в Таллине все сохраняется, в нем что ни камень, то памятник.
Хотя для того, чтобы стать памятником, необязательно быть камнем.
Две лошадки, которые катают детей по улицам Старого Таллина, тоже, в сущности, памятники старины, хотя они вовсе не старые, даже скорей молодые.
Они-то молодые, но род их лошадиный давно устарел. Он всюду вымирает, не только в Эстонии.
Лошадь не медведь, чтоб ей охраняться государством. Она домашняя, своя, а со своими не церемонятся.
Стоит у Морских ворот Толстая Маргарита, смотрит в море, словно кого-то оттуда ждет, словно кого-то там, в море, хочет увидеть.
Кого она хочет увидеть? Может быть, Длинного Германа?
Башне башню увидеть легко, для этого ей не нужно подниматься на башню. Но при этом важно, куда смотреть. А Толстая Маргарита смотрит совсем не в ту сторону. Она смотрит в море, а Длинный Герман у нее за спиной. Он на горе, в Вышгородском замке.
И вся она, Маргарита, у Германа на виду, все ее двадцать четыре метра в поперечнике, семьдесят пять метров в обхвате. И вся жизнь ее у Германа на виду.
А жизнь у нее... Было, что видеть...
То целая казарма держала Маргариту на казарменном положении. То появились уголовники - опять же, целая тюрьма. Вот так и жила Толстая Маргарита: была то казармой, то тюрьмой, и все это на виду у Длинного Германа.
Вот потому-то и смотрит в море Толстая Маргарита: чтоб не смотреть на Длинного Германа. Она-то знает, что он сзади, у нее за спиной, но делает вид, будто он где-то в море.
Так ей легче.
Оттуда, где нет его, его можно хоть ожидать, а стоит повернуться - и сразу кончится ожидание...
У домов все не как у людей.
Вот старинный дом по улице Сяде. Когда-то, в молодости, в нем была богадельня, а теперь, в старости, учебный комбинат. И выглядит дом отлично в свои шестьсот тридцать лет...
Вот он, секрет молодости в пожилые годы: закрыть свою богадельню и открыть учебный комбинат.
Представим себе Таллин без новостроек. Не только новостроек нашего, но и прошлого, девятнадцатого века. И даже позапрошлого, восемнадцатого века.
Пожалуй, мы на этом не остановимся и представим себе Таллин без новостроек семнадцатого и шестнадцатого веков.
Город строится. На календаре XV век. Но уже теперь Таллин - один из крупнейших городов Северной Европы. В нем проживает семь тысяч человек.
Но нас интересуют только трое; мастер Зейферт, мастер Мольнер и мастер Андреас.
Они живут в Таллине XV века. Возможно, встречаются:
- Добрый день, мастер Зейферт! Добрый день, мастер Андреас!
- Добрый день, мастер Мольнер! Как поживаете?
- Какой я вам мастер?
- Еще какой! Без вас, мастер Мольнер, нам бы не поздоровилось!
Мастер Зейферт - литейщик. Андреас - каменотес. А Мольнер - просто аптекарь. Зачем его называть мастером?
Его называют мастером, потому что он мастер своего дела. Он первый аптекарь той самой аптеки, в которой вы, возможно, купите лекарства через пятьсот лет.
Если бы первый аптекарь знал, какая трудная судьба ожидает тех, кто придет ему на смену! Если бы знал, что во время одной чумы первым умрет аптекарь, а во время другой чумы аптекарь останется последним спасителем, потому что врачи частью вымрут, а частью сбегут; если б знал, что один из его преемников будет всю жизнь выплачивать долги, а другой, совершенно разорившись, будет вынужден принимать фальшивые деньги, чтоб избежать наказания... Если б он знал всю эту будущую историю так, как знаем ее мы, когда она в прошлом...
Честно жить - это тоже история. Не ловчить, не ханжить - история. Не подлизываться ко времени даже в трудные времена, не искать у времени премии... Все история, все она.
Быть собой - это тоже история. С незаметной судьбой - история. Правда, жизнь у нее - посмертная, но зато над плохим и хорошим ей смеяться и плакать последнею: все ее настоящее - в прошлом.
В прошлом станет она убедительней, в прошлом станет она удивительней, чтоб грядущее ей внимало. Чтобы с ней соглашалось и спорило... Вот как делается история. Ее делают любители, а совсем не профессионалы.
Когда через пятьсот лет вы придете в аптеку за лекарствами, Мольнера давно уже не будет, но аптека его будет стоять. И Зейферта не будет, но колокол, им отлитый, будет звенеть. Мастер на то и мастер, чтоб дело переживало его. А если не переживет, он не мастер, а так, ремесленник.
- Товарищ штукатур, почему у вас штукатурка осыпается?
У Куадри и Шейтингера не осыпалась. Они строили в Таллине Кадриоргский дворец. И называли себя не штукатурами, а мастерами штука.