— Пошли, Джулиан. Хватит с нас, — говорит Питер.
— Мы идем? — спрашивает Джулиан.
— Да, идем, — говорит Питер. — И спасибо всем за ваше очаровательное общество.
После их ухода Кейт, Дик и я смотрим друг на друга в изумлении.
— Какого черта он себя так вел? — спрашиваю я Кейт.
— Не знаю, — говорит она, — это так непохоже на него.
— Я это не скоро забуду. Просто уверен. Боюсь, что это самый скверный обед в моей жизни, — говорит Дик.
— Извини, Дик. Не самое приятное знакомство для тебя.
— Не думаю, чтобы мне хотелось повторить его еще раз, — говорит Дик.
— Я прошу прощения. Я приношу извинения от его имени. Я уверена, что он не… Я хочу сказать… — Кейт качает головой. — И что с ним могло стрястись?
Через несколько дней она сообщает мне, что нашла какое-то объяснение. Очевидно, Джулиан и Питер были под экстази.
— Конечно, это не извиняет его, но…
— Ерунда, этого не могло быть. После экстази становятся милыми и любезными.
— Прости. Я действительно очень-очень сожалею. Ты же знаешь это, — говорит Кейт.
— Да, но извиняться-то следовало не тебе, — говорю я.
— Боюсь, что Джулиан в этом отношении очень упрям. Никогда не извиняется, никогда ничего не объясняет.
И это правда.
На ферме радости
Я оглядываюсь через плечо, чтобы убедится, что председатель, генеральный секретарь и пресс-атташе ушли. Потом я шепчу, достаточно громко, чтобы было слышно на другом конце огромного стола для конференций:
— Это только мое личное ощущение? Или это была на редкость пустая и скучная трата времени, и у материала об этом столько же шансов попасть в завтрашние газеты, как у фотографии крупным планом левого яичка кого-нибудь из нас?
Некоторые из коллег-журналистов, пишущих об искусстве, надувают губы, другие понимающе улыбаются, что может подразумевать: «На самом деле здесь скрыт великолепный материал, в чем ты убедишься завтра, когда прочтешь мою газету», но скорее просто говорит: «Это пресс-конференция Совета по искусству. Чего еще можно ждать от нее?»
Я замечаю, что Джо из «Гардиан» смотрит на меня сосредоточенным взглядом.
— Или левого соска, — добавляю я, чтобы не быть обвиненным в сексизме.
Затем я слышу, как сзади меня кто-то шуршит бумагами, откашливается. Оглянувшись, я обнаруживаю, в чем проблема. Это генеральный секретарь. Очевидно, он все время был в комнате.
— Но послушайте, — говорю я протестующе, — вы и сами не можете не согласиться со мной хоть самую…
Но он уже ушел.
Я поворачиваюсь к Молли, рядом с которой всегда стараюсь сесть на таких мероприятиях. Она дольше пишет об искусстве, чем я, поэтому будет справедливо, если она поможет мне выпутаться.
— О, господи! Ты думаешь, я его огорчил?
— Странно, но людям обычно не нравится, когда говорят, что их работа — пустая трата времени.
— Не понимаю. Если бы ты сказала это мне, я бы только ответил: «Ты совершенно права, дорогая».
Конечно, все это слышат.
— Он когда-нибудь замолчит? — говорит человек из «Таймс» человеку с Би-би-си.
Человек с Би-би-си произносит что-то, чего мне не разобрать. Типа «ему придется, если он не хочет себе неприятностей».
Собрав свои записи, они направляются к выходу.
— О чем это вы там? — говорю я им вслед.
Они не оборачиваются.
— Посмотрим, что у вас получится, — говорю я.
Рядом со мной, как высохший лист, корчится Молли.
— Ну, давай, — говорю я, — скажи, что он вдвое старше меня и я мог бы с ним полегче.
Хорошо бы куда-нибудь пойти выпить кофе и поворчать, но у нас у обоих есть дела, поэтому удается поговорить, только пока мы вместе едем в такси. Молли жалуется, что только так ей и удается повидаться со мной в последнее время. А я говорю, что едва ли виноват в том, что она и моя подруга не ладят.
Молли говорит:
— Что значит не ладим? Мне очень нравится Симона.
Это примерно, как если бы я попытался с непроницаемым лицом сказать: «Почему ты считаешь, что мне не нравится, когда меня поджаривают, обдирают и засовывают в бочку с рассолом?»
— Симона что-нибудь говорила обо мне? — пытается выяснить Молли.
— Нет, — лгу я.
— Тогда кто сказал, что мы не ладим?
— Прекрати, Молли. Ты уже большая девочка. У тебя очень хорошо получается думать одно, а говорить другое.
Молли смотрит на меня с видом оскорбленной невинности. Я говорю:
— Ты считаешь, что Симона — я не знаю — может быть, слишком нахальна и недостаточно интеллектуальна для меня. А Симона — я не знаю точно, что она думает, потому что она ничего не сказала…