— Какой кошмар — один театр получает немного больше денег, чем другой театр.
— Можно развить это. Прощупай Адриана. Спроси, не есть ли это результат его слабого сезона, — говорит она.
— Господи, как я это ненавижу! Почему материал не может говорить сам за себя? Почему нужно еще уговаривать и упрашивать, чтобы вдохнуть в него жизнь?
— А иначе зачем мы были бы нужны? — говорит Молли.
Редакция почти пуста, когда я туда приезжаю. Все отправились выпить непременную пару кружек — еще одна причина, по которой я не стану тут своим: ненавижу пить в обед, потому что потом противно и хочется спать. Успеваю поймать заместителя редактора новостей, который тоже собирается уйти. Он похож на боксера-профессионала и сильно потеет. Однако вполне дружелюбен — по стандартам отдела новостей.
— Где ты был, сука, — говорит он.
— Добывал материал для тебя, суки, — говорю я.
— И лучше, если он окажется стоящим, чтобы я тебе, суке, простил «суку», — говорит он, выставив как клыки указательные пальцы над клавиатурой в готовности пополнить список новостей дня.
— Угроза закрытия Большого оперного театра — пойдет?
— Это уже было на прошлой неделе.
— Другой театр. На этот раз Норич Опера.
— Никогда не слышал про такую.
— Это очень крупный театр в…
— Восточной Англии?
— Да, — говорю я, слегка настороже, — и находящийся в турне.
— И ты говоришь, что их закрыли?
— Могут закрыть, если они не найдут где-нибудь средств.
— Оперный театр, о котором никто не слышал, может закрыться. Великолепно. У тебя есть что-нибудь про кого-нибудь, о ком мы слышали?
— Гм. Королевский шекспировский театр?
— Я тебя слушаю.
— Могут потребоваться некоторые уточнения, но похоже, что они сильно раздосадованы последней раздачей субсидий. Тут какой-то скандал назревает.
— Буря в КШТ из-за урезанного финансирования?
— Не то чтобы он был урезан, но…
— Буря в стакане воды в КШТ?
— Слушай, я что-нибудь сделаю из этого. Просто предоставь это мне. А если потребуются какие-то поправки, я потом передам их по телефону.
— Что? Опять хочешь свалить?
— Я вынужден. Я пишу для тебя о Гластонбери.
— Чудесно, — говорю я, разглядывая полоску травы между палаткой и пологом, на которую Маркус снайперски вылил содержимое своего раздувшегося от пива мочевого пузыря.
— Да, надо полагать, что ты пошел бы по нужде за полмили до писсуара? — говорит он, в то время как отдельные капли дождя, падающего на брезент, перерастают в мощный шквал.
Я смотрю вниз на два кома сомерсетской грязи, по форме напоминающих ботинки, под которыми скрывается то, что до сегодняшнего вечера было начищенной парой «катерпиллеров» из оленьей кожи. Потом я шевелю все еще замерзшими большими пальцами в все еще мокрых носках и покорно затягиваюсь косяком.
— Однако настоящее, — говорит Маркус.
— Что настоящее?
Маркус машет сигаретой, которую я ему только что передал:
— Это. Все. Грязь. Наркотики. Полный набор Гластонбери.
— Мне кажется, «э» должно быть твердым, — говорю я.
— Как?
— Я думаю, что произносится Глэстонбери, а не Глааастонбери.
— А-а, — говорит Маркус.
— Честно говоря, я сам не уверен. Раньше я сам говорил «Глааастонбери», потому что так красивее. Но когда это услышал мой брат, он возмутился.
— Давай спросим у соседей? С виду они вполне приличные.
— Нет!
— Почему нет?
— Потому что тогда они узнают, что мы здесь раньше не были.
— По-моему, это и так очевидно. — Маркус высовывает голову наружу Слышно шипение остатков заливаемого дождем костра наших соседей. — Эй, слушайте, — говорит он. Затем поправляется: — Извини меня, дружище!
— Чем мы можем тебе помочь, старик?
— Мы тут не можем решить: Глэстонбери или Глааастонбери?
— Все зависит от того, к какому классу ты себя относишь, — отвечает голос.
— Спасибо, — говорит Маркус.
— Эй, дружище, курнуть хочешь? — говорит голос.
— У нас есть немного, спасибо, — говорит Маркус.
— Грибков? Кислоты? — говорит голос.
Маркус шепчет:
— Ты как?
— Нет. К черту, — говорю я.
— А почему?
— Могут вызвать из редакции новостей.
— Ну, не в такое же время?
— Как раз в это время. Сейчас поступают первые выпуски других газет. Если выясняется, что мы упустили что-то важное, тебя заставляют скорее исправить положение.
— Нам твоя работа что — весь фестиваль испортит?
— Нечего меня ругать. Это все твоя чертова сестра. Она вечно пишет про всякую такую чушь.