— Да, пожалуй. Вы мне напомнили об этом.
Внезапно меня охватывает сильное побуждение раскаяться и признаться, что я тоже недавно принимал в этом участие.
Почему? Возможно, из тех же суицидальных побуждений, которые возникают к концу вечеринки с коллегами по работе, когда внезапно решаешь, что сейчас самый подходящий момент, чтобы неверной походкой приблизиться к шефу, ласково поговорить с ним, поделиться своими мыслями, рассказать, насколько лучше пошли бы дела, если бы только начальником назначили тебя.
— А если бы кто-нибудь вошел сюда и закурил сигарету с марихуаной — что бы вы сделали? — говорю я.
— Я бы спросил его, что он тут делает. Все-таки это территория с ограниченным доступом.
— Хорошо, а если бы я закурил косяка. Прямо здесь. Что тогда?
— Если бы вы закурили косяка? Прямо здесь?
В дверь конторы дважды резко стучат. Она открывается с действующим на нервы скрипом. С потрескивающей рацией входит плотно сложенный коп с коротко остриженными седеющими волосами и собачьим поводком в руках. На том конце поводка огромная немецкая овчарка с вонючей мокрой шерстью, которую она растряхивает по всей комнате.
Я чувствую, как рука инстинктивно сжимается в кармане пиджака.
— Живут же некоторые, — говорит собачий поводырь. С его куртки капает вода.
Он коротко кивает мне.
Я киваю в ответ, не отводя глаз от собаки.
— Он вам ничего не сделает, — говорит инструктор собаки. — Пока я не дам ему команду.
Я делано смеюсь. Интересно, на каком расстоянии эти твари чуют наркотики.
— Этот джентльмен из «Дейли телеграф», Джон, — говорит мой приятель-полисмен.
— А-а, — говорит инструктор собаки.
— Он тут спрашивает, не буду ли я возражать, если он забьет косяка, — говорит мой полицейский, и наша дружба, похоже, осталась в прошлом.
Глаза собаковода выражают подозрительный смех.
— Ха-ха-ха. Не совсем так, — говорю я.
— Да мы-то особенно не будем возражать, — говорит собаковод. — Вопрос в том, как к этому отнесется Сталкер. Он почему-то чувствует отвращение к наркоманам. Просто терпеть их не может.
— Понятно, — говорю я весело. — Надо полагать, он имеет отношение к тем двадцати восьми арестам с наркотиками, о которых мне только что тут рассказывал ваш коллега.
— Что касается его оперативной работы, то мне об этом рассказывать не положено, — говорит собаковод.
— Хорошо, хорошо. Ну, во всяком случае, спасибо вам за содействие.
— Так не останетесь забить косячка? — говорит мой бывший друг.
— Ха-ха-ха, — говорю я и осторожно пробираюсь к выходу, избегая собачьего носа и нехороших глаз полицейского и пытаясь придумать ответ, который будет смешным и уменьшающим подозрения. — Я…
БЕГУУУ.
— И все равно, все вы, Эзериджи, — большое зло, — говорю я с полным ртом острой куриной лапши.
Свой материал я послал. Мой вечерний боекомплект готов — джемпер, вязаная шапка, плащ, фонарик, бумага для косяка, табак, травка. Мы жуем под дождем на торговой площадке, которую окрестили Вавилоном. А может быть, и все ее так называют. Все становится несколько неясным.
— Он только хотел оказать услугу, — говорит Молли, кусая пончик.
Да, я обещал больше никогда с ней не говорить, но сейчас, когда я сделал свою работу, выкурил еще несколько сигарет и набил полный живот, моя точка зрения изменилась. Кроме того, какие остаются альтернативы, если Маркус бросил меня, чтобы провести ночь с кем-то из своего гарема?
— Не надо, — говорю я. — Не станешь же ты всерьез воспринимать его слова, что он хочет, чтобы у его дражайшей старшей сестры было побольше места. Он просто думает своим членом. Как обычно.
— Не будь таким злым, — говорит Молли.
— Просто я подумал, что когда во Вьетнаме твой товарищ падает в яму с отравленными колышками и кричит, то не отваливают, бросив его, чтобы потрахаться в каком-нибудь притоне Сайгона.
— Так ты видишь ситуацию? — говорит Молли.
— Более или менее.
— Не беспокойся, я тебя не брошу.
— Только потому, что только я помню, где находится наша палатка.
— Пусть будет так.
— Послушай, Молли, я ничего не имею против тебя лично. Но я оставил дома Симону, потому что собирался провести время в мужском обществе. И дело в том, что ты не мужчина.
— Ты собирался делать с Маркусом что-то такое, чего нельзя делать со мной?
— Не знаю. Наверно, сильно накачаться наркотиками.
— Я тоже это могу. Ты сам знаешь, — говорит она.