— Незаконное вселение в дом — одно из самых буржуазных занятий из всех известных. Каждый второй из практикующих его ходил в паблик скул.
Я передаю ему косяк — не из вежливости, а потому что терпеть не могу привкус горящей бумаги в начале.
— Во всяком случае, — говорю я, — ты бы при желании мог жить в каком-нибудь месте не хуже.
— С какой квартплатой?
— Семь с половиной. Восемь сотен.
— Ты знаешь, сколько я зарабатываю в месяц?
— Ты мог бы зарабатывать больше, если бы захотел.
— Если бы бросил свою живопись.
Я делаю глубокую затяжку. Потому другую. Хорошая травка. По качеству почти как для рок-звезд. Я не стал бы курить ее в обычный день, но я давно не видел Нортона. Кроме того, я хочу утереть ему нос, показав, каким знатоком я стал и какие у меня связи, если могу добывать товар такого качества.
И внезапно я оказываюсь там, на другом уровне, с легким и улыбчивым умом. Я вскакиваю на ноги, только что поняв, что есть вещь, которую мне совершенно необходимо сделать в эту самую секунду.
Я проглядываю свою стопку CD, пока не нахожу диск с розами и головами с языками-горгульями.
— Что ты хочешь завести?
— Нечто абсолютно и полностью убийственное, — говорю я, вставляя диск и перескакивая на третий трек.
— Кажется, я это слышал, — говорит Нортон, почти испортив вступление акустической гитары.
— Тсс!
Мы сидим и слушаем. Я хочу привлечь его внимание ко всем блестящим деталям, например к тому, насколько лучше звучит вокал Энтони Кидиса благодаря небольшой несогласованности, как он калечит гласные, превращая «дэд» в «дэйд», как изумительно непостижима лирика к моменту, когда вступают флейты хиппи, чтобы унести тебя в утраченный Эдем. Но это было бы лицемерно — после того, как я только что попросил его умолкнуть, поэтому я откидываюсь назад и даю возможность всему этому просачиваться сквозь себя. Это прекрасная песня, от таких сжимается горло, она заставляет тосковать по тому золотому времени, которого ты, возможно, не пережил сам, но отдал бы душу, чтобы вернуться в него.
Когда запись кончается, я быстро вскакиваю и ставлю Stone Roses.
— А нельзя еще послушать? — говорит Нортон.
— «Under the Bridge» — отличная вещь, но там слишком много скучного фанка, через который нужно добираться до нее.
— Такие вещи происходят с тобой, когда становишься рок-критиком?
— Я думаю, что был таким и прежде, — говорю я, еще раз хорошенько затягиваясь. Я задерживаю дым в легких, чтобы крепче ударило по мозгам.
На некоторое время я теряю дар речи.
— Мм, — говорю я, отыскивая в эфире потерянную нить неоконченного разговора. — Мм. Какая чертова штука!
Нортон кивает, не будучи вполне уверен, к чему относится моя ругань.
Я долго вспоминаю.
— По поводу выбора, который приходится делать между искусством и коммерцией. А нельзя выбрать то и другое вместе?
— Тебе это почти удалось, — говорит Нортон.
— Журналистика — не искусство.
— Но ты хотя бы пишешь.
— Да, но именно этим и опасна журналистика. Она похожа на настоящее писательство и оплачивается лучше, чем настоящее писательство. Проблема в том, что она не является настоящим писательством. Так говорит Сирил Коннолли.
— В самом деле?
— В своей книге «Враги надежды». Это о том, что может помешать тебе стать хорошим писателем. Одно из препятствий — слишком ранний успех, и, похоже, я с этим согласен. Другое — журналистика. А еще одно, которое меня меньше всего волнует в данный момент, это «коляска в прихожей».
— Мм! Гм?
— Да, это как те пачки сигарет, на которых написано: «Предупреждение: курение во время беременности может повредить вашему неродившемуся ребенку». Гораздо лучше, чем сигареты, от которых бывает рак.
— Все равно это случится. Пара моих друзей уже попались. С детьми, я имею в виду, — говорит Нортон.
— Да, один из моих тоже. Просто жуть. С каких это пор человек должен заводить детей в двадцать семь лет? Двадцать семь лет существует для того, чтобы… ну, я не знаю для чего. Но определенно, в этом возрасте еще рано губить свою жизнь.
— Возможно, тебе это понравится.
— Уверен, что понравится. Только, пожалуйста, не сейчас.
— Ну а если у тебя Симона забеременеет, что тогда?
— Тогда я буду очень удивлен. Особенно при нашем методе контрацепции.
— Да?
— Да. Он называется «никакого чертова секса вообще».
— Что? С Симоной? С нимфоманкой Симоной?
— Уже давно. Почти со времени моего возвращения из Лос-Анджелеса.
— Ты был в Лос-Анджелесе?
— Два или три месяца назад. Когда там были беспорядки.