Наконец мне это надоедает.
— Позволь уточнить. По каким-то своим непонятным и фантастическим причинам ты решил со мной не разговаривать, так?
Естественно, я не получаю ответа.
И молчит он — трудно поверить, но это так — весь остаток семестра. До того момента, пока ему не предложили работу в какой-то фирме, в которую он хотел устроиться — Уорбург, кажется.
Когда закончилось молчание, я прошу его объяснить, в чем дело.
— Ты был конкурентом, — говорит он.
К моему удивлению, я прохожу в следующий тур собеседования только в одном банке из бесчисленного количества, куда я подал заявления. Банк называется Robert Fleming, и, входя в его здание, я чувствую, что мне тут понравится: красивый остекленный зал с тропической растительностью и атмосферой больших денег, множество картин известных мне современных художников, говорящих о том, что здесь интересуются не только такими скучными вещами, как деньги.
Мне дают бедж с моей фамилией (напечатанной, а не написанной от руки, что говорит об их серьезном отношении ко мне), который я должен надеть, и в сопровождении дружелюбно настроенного стажера я знакомлюсь с разными людьми в разных отделах, чтобы получить представление о том, какая сфера инвестиционного дела может оказаться наиболее подходящей для меня.
Все оказывается гораздо проще, чем на собеседованиях первого этапа. Тогда тебя допрашивал профессиональный работник отдела кадров, задававший вопросы по резюме.
Теперь же не столько ты пытаешься произвести хорошее впечатление на них, сколько они — на тебя. Это прекрасно. Они все набрасываются на меня с объятиями: дружелюбный стажер уверяет меня, что если я добрался до этой стадии, значит, я одной ногой уже в банке, и что он тоже думал, что работа в банке окажется ужасно скучной, но у нее есть свои достоинства; неотразимый мужчина из отдела управления капиталами, обратив внимание на «кулинарные» особенности в моем жизнеописании, прочувствованно говорит о непревзойденных возможностях обедать, которые дает его профессия; лысеющий «свой парень» с детским личиком, обнаружив, что я люблю азартные игры, уверяет меня, что рулетка — ничто в сравнении с торговлей акциями.
Больше всего мне нравится средних лет джентльмен из отдела корпоративных финансов. У него одна из знакомых династийных двойных фамилий — не Лейн-Фокс, или Себэг-Монтефьоре, или Хэнбери-Тенисон, но что-то в этом роде. И он классической старой закалки: краснолицый, с брюшком, в подтяжках, до блеска начищенных туфлях, отлично сшитом костюме в узкую белую полоску, с ленивыми манерами — я опасался, что нашествие трудоголиков-американцев после реформы биржи вытеснило этот тип с рынка.
Мы сидим в его средних размеров кабинете и говорим о чем угодно, только не о банковском деле. Я говорю с самым шикарным своим произношением и умудряюсь затронуть в разговоре гончих Крайст-Черча.
Затем он смотрит на часы, зевает и закидывает ноги на стол.
— Итак, — говорит он, далеко откидываясь назад в кресле, — я полагаю, что по вашим представлениям занятие корпоративными финансами состоит в том, чтобы сидеть, положив ноги на стол, или раскатывать по заграницам, а также получать солидную зарплату, не слишком себя утруждая. Вы такую карьеру искали для себя?
Мне ясно, что это в некотором смысле проверка. Ему бы не хотелось услышать от меня ответ типа: «Ну что вы! Мне нужно что-то гораздо более динамичное и требующее отдачи всех сил, чтобы я мог серьезно изучить мир финансов». Потому что тогда он понял бы, что я либо лгун, либо не знающий меры трудоголик, из-за которого он сам может лишиться работы.
Очевидно, он хотел бы найти родственную душу, того, кто не станет раскачивать лодку.
Поэтому я широко улыбаюсь и говорю: «Совершенно правильно».
Почисти мне виноград
Не так часто удается одной-единственной произнесенной фразой разрушить всю свою жизнь. Но, надо сказать, я был близок к этому на заключительном этапе собеседований при поступлении в Оксфорд осенью 1983 года. Я прошел все собеседования с преподавателями английской литературы в Крайст-Черче, и меня даже направили на собеседования в два колледжа, которые я выбрал как менее предпочтительные, Ориел и Мэнсфилд, что не предвещало ничего хорошего, но я об этом не подумал.
Гвоздь в мой гроб был забит, когда меня пригласили на беседу в комиссию, возглавлявшуюся деканом Крайст-Черча.
— Скажите, мистер Девере, — спросил декан, — чем вы собираетесь заняться, если не поступите в Оксфорд?
При этом вопросе мое сердце упало так, что глухой звук удара едва не раздался в комнате. После двух дней допросов обуянный подозрительностью мозг начинает мгновенно расшифровывать подтекст совершенно невинно выглядящих вопросов. И машинка Энигма для этого не понадобится.