— Ох, — говорю я, снова садясь с ней рядом, но теперь немного ближе, чем раньше, — я испытал удовольствие.
— Удовольствия ты в данный момент заслуживаешь меньше всего, — говорит она.
— Досадно. Я как раз подумал, не откупорить ли еще одну бутылку. И провозгласить тост в честь того, что ты не распущенная девица, которой я тебя считал.
— Ты очаровательно выражаешься, — говорит она.
— Ну так как?
— Я уже выпила сверх всякой меры, а ты?
— Я тоже, но мне нравится мысль о том, чтобы сделать нечто такое, о чем мы будем жалеть.
— Тогда давай.
— Что давай? Открыть еще одну бутылку или сделать нечто такое, о чем мы будем жалеть? — говорю я.
— Что хочешь. То и другое. Мне все равно.
— Правда?
— Лишь бы ты перестал трястись, — говорит она.
В одно мгновение я преодолеваю остающееся между нами расстояние. Наши ноги касаются, а моя рука двусмысленно охватывает ее спину.
— Как тебе показалось — быстро?
— Ужасно быстро, сказала бы я. — Она рассматривает меня со странной нежностью.
Я для пробы целую ее в губы. Она раскрывает рот, но лишь слегка, так чтобы наши языки коснулись и я успел ощутить вкус настоящей Молли, заглушаемый табаком и шампанским. Мне и хочется проникнуть глубже, и в то же время я себя сдерживаю. Это почти как целовать собственную сестру.
Молли отстраняется от меня, но мягко.
— Ты, кажется, собирался открыть еще одну бутылку?
— Я решил, что тебе все равно.
— Но если ты хочешь, чтобы я сделала то, о чем могу пожалеть…
— А ты хочешь? — говорю я, осторожно беря ее за руку.
— Да. — Она сжимает мою руку. — Думаю, что да. Вот только…
— Что?
— С чего именно мы должны начать?
— Меня это тоже слегка озадачивает.
— Это не значит, что я не могу себе представить, что мы можем заниматься этим.
— Да, вполне. Я уверен, что все будет замечательно.
— Я тоже.
Это могло быть мне указанием на то, чтобы запустить свой язык до самого ее горла, засунуть одну руку под бюстгальтер, а другую в трусики. Вместо этого я никак не могу прекратить обмениваться с ней нежными, но глупыми улыбками.
— Как ты думаешь, косяк не поможет? — спрашивает она через некоторое время.
— Возможно. Но тебе может стать дурно с непривычки. Особенно после шампанского.
— Я уже пробовала такое раньше.
— И как?
— Мне показалось, что это очень расслабляет.
Для того, кто столько выпил, я сворачиваю косяк с изумительным проворством и скоростью. Но я оказываюсь слишком медлителен, чтобы успеть до перемены настроения. Молли встала, чтобы сменить пластинку и принести воды. Выпуклость у меня в штанах опала. Мы даже не сидим больше вплотную друг к другу. Мы уже почти снова лишь добрые друзья.
Из-за этого я решил сделать косяк — гашиш, к сожалению, не марихуана — очень крепким. И держу в себе как можно дольше три глубокие затяжки, прежде чем передать косяк Молли.
Молли возвращает его мне обратно. Я еще затягиваюсь. Удовольствие невелико — по сравнению с сладковатым колбасным вкусом, — но цель, я уверен, будет достигнута. В случае Молли так оно и есть, потому что она отрицательно качает головой, когда я хочу передать ей сигарету, и мечтательно расслабляется в моих объятиях.
Я смотрю на ее обращенное вверх лицо. Ее глаза закрыты. Я бы попробовал снова поцеловать ее, но слишком кружится голова. Пусть пройдет несколько минут. Подумай о том, что очень скоро произойдет, — это произойдет, потому что она уже сказала, что так же хочет этого, как и ты, и вы оба знаете, что все будет великолепно, поэтому некуда спешить сломя голову. Все скоро произойдет.
— Молли. — Я глажу ее волосы, чтобы успокоить не только ее, но и себя, потому что головокружение не ослабевает, а, наоборот, усиливается. Кажется, я собирался прибавить, что люблю ее, но мне не выговорить слова из-за тошнотворных позывов в груди.
— Джош!
— Мм?
— Мне кажется, меня сейчас вырвет, — говорит она, соскакивая с моих колен и нетвердыми шагами двигаясь к раковине.
Я решительно встаю, чтобы помочь ей, но пока я стою, дрожа и онемев, и тру ее по спине, запах из раковины достает и меня.
Вытерев свои лица, убрав грязь, выпив воды, мы смотрим друг на друга полуудивленно-полуиспуганно и внезапно протрезвев.
— Как ты думаешь, не хочет ли кто-то там наверху что-то нам сообщить? — спрашивает она.
— Думаю, что да, — говорю я со слабой улыбкой. — И должен сказать, что он поганый-поганый негодяй.
Моя блестящая карьера
После того как Уортхог отхватил себе работу лучше, чем у кого-либо еще, он пригласил некоторых из своих ближайших соперников погостить у его родителей в Хертфордшире, как делал это каждое лето все три последних года. Мы играем в шары на гравийной дорожке, в теннис на шершавых кортах за огородом и в мини-гольф и крокет на покатой лужайке с видом на пастбища, усеянные дубами и простирающиеся до западных склонов Мальвернских холмов. Вечером мы напиваемся настоящим элем в «Зеленом Драконе»; еще пьянее становимся от аперитивов в гостиной, где такой громадный камин, что можно стоять в любом месте, поместив голову в дымоход, ритмично покачиваясь под приглушенные звуки Гэрри Джеймса и его биг-бенда, которыми нас мучает Уортхог-старший; и уже мертвецки напиться в столовой, на потолке которой роза Тюдоров, упомянутая в справочниках Певзнера, и где Уортхог лукаво посмеивается над стряпней своей матери, а Уортхог-старший непрерывно подливает нам кларет и портвейн и рассказывает нескончаемые истории своей воинской службы и розыгрышей и проделок в кутящем обществе Лондона в те времена, когда он гулял в Челси с легендарной «бандой Ролингс-стрит». Это называется «показать стиль».