— Я пишу о клубе «Wag». Ты когда-нибудь был там со мной? — спрашиваю я.
— Кажется, был. Да, был. Шэрон из Стэйнз, — говорит Дик.
— Отлично. Что-то начинаю припоминать. Но к сожалению, я про тот случай не пишу. Но все равно ты тут по всей книге.
— Знаю. Это меня и тревожит.
— На самом деле вот что я хотел выяснить: как выглядел тот дилер?
— На нем была белая шапка. Как феска. Белая феска.
— Белая феска? Это круто. Это нужно будет вставить. Спасибо.
Итак, на том дилере, которого я нашел, была белая феска.
— Сколько? — спрашивает он.
— Три, — говорю я. У меня уже наготове 45 фунтов, и я пытаюсь просунуть пачку денег ему в руку так, чтобы это демонстрировало мою осторожность и большой опыт в покупке наркотиков, но на самом деле показывает мою неуклюжесть, потому что делаю я это крайне неловко. Всякий, кто следит за нами, поймет, что это не рукопожатие двух старых друзей, встретившихся в клубе, или какое-нибудь другое невероятное действие, которое мы якобы совершаем. Над головой у него можно нарисовать баллон, в котором будет написана мысль: «идет наркосделка». Когда наши руки касаются, мне не удается передача — деньги, тягостно заметные со стороны, прилипают к моей ладони; переход в мои руки таблеток проходит почти так же неловко. Он ворчит, когда я слишком долго разглядываю их на свету, а потом недовольно уходит в тень. Это всегда так у дилеров — стремление показать, что делают тебе большое одолжение?
Том и Молли смотрят на меня, когда я направляюсь к ним. Я пытаюсь придать печальное выражение лицу, чтобы подразнить их, но не выдерживаю.
— Ну? — говорит Том.
— И что теперь? — спрашивает Молли.
— Я бы заглотал прямо сейчас, — говорю я. Возможно, правда, вместо «заглотал» я употребил другое слово, скажем «принял».
— А ты сам? — спрашивает Молли.
— Я откладываю на полчаса. Если принимаешь не в первый раз, кайф наступает быстрее. Я хочу начать улыбаться одновременно с вами.
— Очень мило.
— Это милый наркотик.
Нервно поглядывая по сторонам, как все новички с экстази, Молли и Том осторожно бросают таблетки в рот. Они запивают их пивом.
— Назад возврата нет, — говорит Молли весело, как будто стараясь убедить себя в том, что сделала хорошее дело.
— Не совсем так, — говорю я, не в силах сказать что-нибудь более умное. Со мной так всегда перед приемом экстази. Я не могу сосредоточиться, постоянно вздрагиваю не потому, что страшно вспомнить Лию Беттс. Это просто от ожидания, когда знаешь, что в твоем мозгу скоро произойдет колоссальный трансцендентный сдвиг, и хочется поскорее достичь его, а не терпеть это бессмысленное тошнотворное ожидание.
Следующий час мы пропустим, потому что ничего интересного в это время не произошло: я заглотил свою таблетку, скрипел зубами и выкурил множество сигарет — и перейдем к тому моменту, когда Молли испытывает острую боль, а Тому тоже кажется, что он что-то чувствует, но он не уверен.
— Лучше спуститься на танцевальную площадку. Немного разогреться, — говорю я. Но, сказав это, я вижу по удивленному оскалу зубов Молли — как будто счастливый снаряд разорвался в ее мозгу — и по тому, как взгляд Тома выразительно переносится то на меня, то на Молли, что разогреваться уже не нужно — ничего больше не нужно.
— Мы — можем — просто — посидеть — здесь — немного? — говорит Молли.
— Тебе больше понравится танцевать, — говорю я. И конечно, я говорю правду, но не скрою, что у меня был тайный мотив. Если я не подвигаюсь и не ускорю свой обмен веществ, то, когда я еще буду идти вверх, они уже начнут спуск, а это не очень приятно. С отключками так же, как с оргазмами: лучше, когда они одновременны.
Молли выглядит объятой ужасом. Насколько можно выглядеть объятым ужасом и одновременно испытывать самое большое счастье в жизни.
Я беру ее руки в свои, и она благодарно сжимает их. Том, который, естественно, не хочет остаться в стороне, соединяет свои руки с нашими, и наш жест «один за всех, и все за одного»…
Кажется, Том даже произносит вслух: «Ну, мы как три мушкетера».
…превращается во взаимное объятие.
— Вот так и нужно остаться, — говорит Том.
Ничего страшного, думаю я, потому что, в отличие от них, я полностью сохраняю свои способности. А одна из этих способностей — возможность испытывать смущение, из-за чего я смотрю, не следит ли кто-нибудь за нами. (Оказывается, никто, во всяком случае намеренно.) Кроме того, у меня присутствует чувство честной игры, которое говорит мне: они получают удовольствие, а я — нет, и о них беспокоиться нечего, потому что они везде будут счастливы, а вот о моих потребностях следует подумать.