— Неужели?
— Представь себе! Я много раз его повторял. А как они сами плясали и пели! Жаль, что у меня нет с собой скрипки: я показал бы тебе несколько мелодий этого племени… Но ничего, придем в какое-нибудь село, я попрошу у скрипача скрипку и сыграю тебе.
— А если там не будет скрипача?
— Будет! Не в одном месте, так в другом. Конечно, теперь уже нет таких виртуозов, как Аугозен…
— Он жил в Париже?
Оле Булль рассмеялся:
— Аугозен? Он ни разу не бывал в городе до тех пор, как я взял его с собой в Кристианию. Он был подручным у мельника в Лофтхузе. Я повез его в столицу, предварительно взяв с него слово исполнить мою первую просьбу за то, что я ему играл. Он в своем простодушии думал, что я играю лучше его! Когда меня вызывали после концерта, я вышел, раскланялся и сказал: «Здесь есть человек, которому я обязан своей выучкой, — это мой учитель!» И я вытащил моего Аугозена на сцену и попросил его сыграть что-нибудь на восьмиструнной скрипке. Он не мог отказаться, потому что обещал мне. И, нисколько не ломаясь, взял мою скрипку и стал играть. Вот что значит артист!
— И как он играл?
— Бесподобно! Хотя ревматизм уже немного скрючил его пальцы. Я только жалел, что в зале не было Паганини.
Дождь за стенами хижины как будто утих. Оле Булль налил в кружку пенистое пиво.
— Ешь, дружок мой! — сказал он. — Ветчина вкусная! И — пей. Ты храбрый малый — во время грозы ты очень хорошо держался. Но здоровье у тебя некрепкое. Зато сильный дух. А ты думаешь, для музыканта это не важно?.. Но что это? Погляди в окошко!
Гроза прошла. Прямо перед путешественниками расстилался свод неба, как будто нарочно для них фантастически освещенный. Словно распахнулся гигантский занавес, и среди темного, облачного пространства открылся изумрудно-лиловый, пронизанный золотыми нитями просвет. Все это висело над пропастью. Оле Булль стоял, опираясь на плечо Эдварда.
— Слышишь, какой шум вдалеке? Это гудит обвал. Там, в Рондах, гроза еще не кончилась… Запомни эти звуки! А какой запах! Чувствуешь крепительную бодрость? Ах, Эдвард, вот это жизнь! Ты по молодости лет еще не сознаешь этого… Но ничего. Дыши! Дыши всей грудью!
А на другой день — какая перемена! Все кругом мирно, зелено, омыто свежестью. Солнце греет ласково, но не сильно.
— Прекрасный день! — говорит Оле Булль. — Трудно даже представить себе такое место, как Финмарк, где зима — а стало быть, и ночь — длится более полугода. Я бывал там и видел все это…
И он рассказывает о Финмарке, где скалы висят, как ледяные громады; когда шумит буря и все вокруг кажется подвижным из-за ветра и пурги, настороженному воображению чудится, что в вышине, дрожа от холода и переступая изрезанными о лед босыми ногами, в мучительном хороводе кружатся грешники.
— Вот почему жители Финмарка представляют себе ад довольно своеобразно. Это не имеет ничего общего с огнем и жаром. Жар — это скорее блаженство. Вечный холод и вьюга — вот что страшнее всего!.. А внизу воют волки, и часто, выйдя из хижины, видишь, как блестят невдалеке их страшные глаза. Мужчины там все охотники, это уж понятно…
— Я отправился бы туда!.. — говорит Эдвард. — Мы путешествовали с отцом, но на севере я еще не был.
— О, те места надо видеть весной! Тогда только поймешь, что значит для северянина это время года! Я чувствую весну, когда всюду еще темно, но клянусь, среди снега, в дыхании мороза я чувствую ее!.. «Хульдры скорбные напевы»… Это осенняя песня Финмарка. Там верят, что Хульдра, вещая дева осени, предсказывает мрачное будущее. Но сам народ поет песни надежды.
…Все утро они идут по солнечной долине и вдруг видят фиорд, узкий, как коридор. Три большие темные скалы окружают его.
— А! — восклицает Оле Булль. — Узнаю трех дев из Кивельталя! Привет вам, звонкоголосые! Давно не видал вас! Ну-ка, Эдвард, кого они тебе напоминают?
Скалы похожи на женские фигуры.
— А руки? Видишь, они словно держат рожки у губ?
— Да, я вижу!
— Я был ребенком, когда узнал о них впервые. Вот в чем дело. Когда язычеству пришел конец, но люди еще помнили богов и нимф, сюда вон с того уступа сбежали вниз три девы и стали играть на своих лурах — рожках. Это были не простые девы, потому что все пастухи покинули свои стада, чтобы послушать их игру. Тут, конечно, явился пастор. Увидев, что происходит, и убедившись, что все пленились языческими напевами — ведь колдуньи-то пели не псалмы и не хоралы, — пастор подошел к трем девам и громовым голосом проклял их.
— Как?
— Он крикнул: «Превратитесь в камни, нечестивые колдуньи, и стойте так до судного дня!» Ну, что-нибудь в этом роде! И с тех пор стоят эти три скалы, похожие на пастушек, сзывающих стадо.