Обидчивость Мунка выражалась иногда самым странным образом. Когда-то в молодости он был на вечере художников. Председателем вечера был маленький художник, считавший, что Мунк пишет никудышные картины. На вечере он подошел к Мунку и предложил ему уйти, сказав, что «это вечер для художников». Он думал, что Мунк пробрался туда самостийно. Через несколько лет, встретив его в Осгорстранде, Мунк вынул пистолет, направил на него и заставил позировать.
— Я хотел написать портрет испуганного человека.
Отношение Мунка к молодым художникам было не лучше, чем отношение к старым. Он с ними не встречался. Они даже не могли прийти к нему. Единственный, кого он пускал к себе, был Пола Гоген, сын Поля Гогена. Он бывал у Мунка довольно часто. Среди немногих других, которым разрешалось приходить к нему, были Яппе Нильссен, лектор Сигурд Хёст, братья Халфдан и Вильгельм Руде, директор комитета по охране здоровья Вефринг и врач Кристиан Шрейнер. В течение двух последних лет жизни Мунк часто приглашал Шрейнера. Иногда к нему приходили иностранные художники и критики. Вплоть до 1939 года он хорошо относился к немцам.
— Они сделали так много для меня.
Торговцев картинами Мунк допускал с трудом, если они не были немцами. Тот факт, что он часто приглашал к себе Пола Гогена, объясняется рядом причин, в частности тем, что Пола Гоген писал в газете «Дагбладет», которая нравилась Мунку больше всех остальных. Книгу Гогена о нем он считал лучше книги Тииса.
— По книге Гогена видно, что он художник. Большую часть из того, что написал Тиис, я уже читал раньше.
В книге Гогена мало написано об отношении Эдварда Мунка к женщинам. Он жаловался:
— Если уж обо мне писать книгу, то неправильно быть таким приличным. Я не барышня.
Единственный раз Мунк сказал мне, что купил картину другого художника и, как это ни странно, это был художник, о котором Мунк думал, что он его преследует. Этот художник помогал Мунку в устройстве выставки, а когда вскоре состоялась выставка этого художника, Мунк за тысячу крон купил его картину.
— Я купил эту картину, единственную, которая не была продана.
Картина была написана в коричневых тонах, Мунк повесил ее в ванной комнате.
— Иногда, когда я бываю в подавленном настроении, я захожу в ванную и смотрю на этот коричневый соус. Улыбаюсь, и мне это помогает.
Однажды Мунк неожиданно зашел ко мне в приемную. Там стояла картина, которую я только что купил у этого художника. Мунк спросил, сколько я за нее заплатил. Я заплатил шестьсот крон, почти столько, сколько Мунк получил за свои литографии.
— Неплохо, если он получает шестьсот крон за такую картину. Картина неплохая, но не кажется ли она вам скучной?
Я не ответил.
Посмотрев на нее еще немного, он повторил:
— Вам не кажется, что она скучная?
Я поддакнул:
— Да, может быть, немного скучна.
Мунк вынул лорнет:
— Честно говоря, не кажется ли она вам очень скучной?
Однажды Мунк пришел в Национальную галерею в Осло с несколькими картинами. Десяти-пятнадцати норвежским художникам предложили послать свои картины на большую выставку в Нью-Йорк. Директор галереи Юхан Лангор, Мунк называл его «лейтенант», попросил Мунка взглянуть на них.
— Если вам понравится какая-нибудь картина, я скажу об этом художнику. Это его порадует и явится для него стимулом.
— Нет, — ответил Мунк. — Я не могу посмотреть все картины, а в таком случае неправильно хвалить одну. Может быть, другая, которой я не видел, понравилась бы мне еще больше, а тот, кто ее написал, подумает: «Вот как, моя картина ему не понравилась» — Нет, поднимутся только ненужные разговоры. Я всегда был против группировок в искусстве.
Было бы нехорошо с моей стороны похвалить одну картину, когда я не видел всех. А кто написал эту картину? Он? По-моему, она очень плоха. Неужели ее действительно пошлют в Нью-Йорк?
На Международной выставке в Париже Мунку была отведена почетная стена в норвежском зале. Я пожелал ему удачи.
— Там две почетные стены, — сказал Мунк. — Вторая отведена Вереншёллю. Французы подумают, что мы тут люди сентиментальные.
— У Вереншёлля хорошие картины на темы сказок, — сказал я.
— Да, да, Вереншёлль умеет писать. Он к тому же умен. Да и хорош собой. — Больше войны не будет, — сказал он мне в 1918 году. — Это была последняя мировая война. — Ты так думаешь, — сказал я, и он воспринял это как невежливость. — Да, Вереншёлль умен. Все считают, что он умен. — Почему ты так часто рисуешь проституток? — спросил он меня. Это мне сказал Вереншёлль. Что бы он ни написал, все его хвалят. А у меня только неприятности. Из-за каждой картины — скандал. Я бы предпочел писать сеновал. Из-за этого не бывает скандала. Помните портрет подполковника Линтху, о котором я говорил, что не я его писал? Я и не писал. Линтху стоял сзади и диктовал каждую черточку. Мне нужны были пятьдесят крон. Многие идут на то, чтобы писать так, как от них требуют. Тогда скандалов не будет. Я сказал это и Вереншёллю. — Вот это я называю проституцией. — Но все считают Вереншёлля умным, благородным, теперь ему предоставили почетную стену. Там подумают, что мы сентиментальные люди. Нельзя такие вещи предлагать французам.