Но вернемся к миледи. После кончины хозяина она, как ни странно, сразу же выздоровела. Когда же стало достоверно известно, что он мертв, все джентльмены миль за двадцать в округе разом явились к нам, дабы освободить миледи, возмущаясь ее заточением, которое, как они только теперь поняли, противоречило ее желанию. Дамы также были внимательны донельзя, состязаясь между собой, кто раньше прибудет к нам с утренним визитом, а те, кому удалось увидеть бриллианты, отзывались о них весьма похвально, только сожалели, что господь бог не послал их даме, которая больше бы к ним подходила. Все эти любезности не трогали миледи, потому как она возымела необъяснимую неприязнь к нашим краям и всему здешнему и такое пристрастие к своим родным местам, что, рассчитав повариху, — первое, что она сделала после кончины моего господина, — она уже ни днем, ни ночью не знала покоя, занятая сборами к отъезду. Надумай она хоть ненадолго остаться в Ирландии, я, наверно, стал бы ее любимцем — как только она увидела, что я понимаю во флюгере, она то и дело находила предлог поговорить со мной, и все спрашивала, в какую сторону дует ветер, и как, по-моему, продержится ли он, чтобы можно было благоприятно отплыть в Англию. Но когда я узнал, что она решила прожить остаток своих дней — на собственные доходы и на свои бриллианты — в Англии, я стал относиться к ней не как к члену семейства, а как к чужой. При отъезде она ничего не подарила слугам, хоть они, помня пословицу «богата, как еврейка», каковой она как раз и была, возлагали на то большие надежды. С начала и до конца она принесла нам только несчастье, и если бы не она, его честь, сэр Кит, надо полагать, был бы и по сей день жив. Всему причиной, как говорят, ее бриллиантовый крест; стыдно ей, коль скоро она ему жена, было так упираться и отказывать мужу в такой малости, раз уж он, доведенный до крайности, снисходил просить ее о том, тем более, что он никогда не скрывал, что женился на ней ради денег. Но не будем больше о ней думать. Я полагал долгом совести изложить все это в память о бедном моем господине.
Но плох лишь тот ветер, что никому не несет удачи, — тот же ветер, что унес леди Рэкрент в Англию, принес нам в замок Рэкрент нового наследника.
А теперь дайте мне перевести дух, потому как, хоть я и чту глубоко каждого члена семейства, все же сэра Конолли, который среди друзей звался просто и коротко, сэр Конди, я без всякого сравнения любил больше всех, да он и вообще всюду пользовался любовью, как никто другой из известных мне людей, не исключая даже его славного предка, сэра Патрика, чью память он, среди прочих примеров великодушия, увековечил превосходной мраморной плитой в церкви замка Рэкрент, начертав на ней крупно его возраст, место рожденья, имена родителей и многие иные достоинства и заключив весьма уместной похвалой, что «сэр Патрик Рэкрент жил и умер столпом старинного ирландского гостеприимства».
Сэр Конди Рэкрент, милостью божьей законный наследник замка Рэкрент, принадлежал к боковой ветви семейства. Не владея от роду никаким или почти никаким состоянием, он, как полагается, пошел по юридической части, в чем, с помощью влиятельных друзей и собственных недюжинных природных способностей, со временем непременно бы преуспел, достань у него терпения вынести зубрежку, и в кратчайший срок стал бы по меньшей мере королевским адвокатом; но господь судил иначе; на окружные сессии он выезжал всего раза два, не больше, и притом не имел успеха — из-за того, что не заплатил вступительного взноса, а говорить на людях он не умел. Образование он получил главным образом в Дублинском колледже[38]. Но до того жил у нас по соседству в небольшом доме, под шиферной, правда, крышей и с видом на дальний конец парковой аллеи. Помню, бегал он босиком и с непокрытой головой по улице О’Шоглина, играл в мяч или в камешки, или в другие игры с мальчишками, среди , которых он всегда выделял сына моего Джейсона. Что до меня, то я всегда питал к нему привязанность — бывало, зайду к его отцу, где мне издавна были рады, а уж он тут как тут, прибежит на кухню, усядется ко мне на колени и слушает, как я рассказываю про семейство и про его кровных предков, и про то, что если теперешний господин умрет, не оставив потомства, он может надеяться получить во владение замок Рэкрент вместе со всеми землями. Тогда-то я говорил все это просто так, чтобы позабавить дитя, но небу угодно было исполнить мое предсказание, что весьма подняло меня в его глазах. Как и все остальные, он ходил в нашу школу; сын мой там тоже учился и даже в том же классе и был немало ему полезен в ученье, о чем он потом с благодарностью вспоминал. Приобретя таким образом начатки своего образования, он обратился к верховой езде, каковому занятию был он предан всей душой; совсем еще мальчишкой, он, бывало, скакал по всей округе, опекаемый егерем сэра Кита, который очень к нему привязался: частенько давал ему пострелять из своего ружья и брал с собой на охоту. Таким-то способом он с юных лет перезнакомился со всеми бедняками в округе и приобрел всеобщую любовь — не было хижины, куда бы он вместе с егерем не заглядывал поутру выпить для здоровья кружку жженки, чтобы согреть сердце и выгнать холод из желудка. Старые люди ему говорили, что он как две капли воды похож на сэра Патрика; это и навело его на мечту во всем на него походить, насколько позволит ему его фортуна. Войдя в возраст, он от нас уехал и поступил в колледж, где к двадцати годам завершил свое ученье, ибо друзья его, зная, что состояния у него никакого, почли своим долгом дать ему наилучшее образование, какое только можно у нас получить, а потому и употребили на него немало денег и посылали его в колледж и в Темпл[39]. Жизнь в большом свете совсем не изменила его к худшему; когда он приехал нас навестить, он нам показался все тем же — со всеми на дружеской ноге, высокомерия нет и в помине, хоть и не лишен, как полагается, известной толики фамильной гордости. Потом, видя, как живут между собой сэр Кит и его еврейка, и понимая, что между ним и титулом не стоит никто, он перестал с прежним усердием заниматься законами; многие арендаторы и еще кое-кто потихоньку ссужали его деньгами под расписку с обещанием выгодной аренды и законных процентов в случае, если он получит наследство. Все это, конечно, держалось в превеликой тайне, ибо боялись, что тогдашний помещик, прослышав об этих делах, может забрать себе в голову выместить зло на бедняге Конди и навсегда лишить его наследства — обложит имение поборами и виндикациями или придумает еще что-нибудь, только чтоб передать имение кому-нибудь другому[40].
38
Дублинский колледж (или просто Колледж)—Тринити Колледж (Колледж Св. Троицы) в Дублине, т. е. Дублинский Университет, основанный в 1391 г. (
39
Темпл — юридическая коллегия в Лондоне, где получали образование будущие адвокаты. (
40
Тяжела жизнь ирландского мирового судьи на следующий день после ярмарки, особенно если он живет возле небольшого городка. Поражает число убитых (убитых не значит мертвых, а просто пострадавших) и раненых, которые приходят к его чести с разбитыми головами или синяками; но еще более поражает число тех, кто, несмотря на то что, трудясь с утра до ночи, едва зарабатывает себе на пропитание, готов без малейших возражений потерять шесть-семь часов в день, ожидая во дворе мирового судьи, чтобы только пожаловаться — на что? да ни на что! Их невозможно убедить в том, что время — это деньги. Собственное время они не ценят, и думают, что и другие свое время ни во что не ставят. А поэтому они спокойно рассказывают мировому судье часовую историю о го-лове (то есть о шестипенсовике), а если тот выражает нетерпение, то они относят это за счет тайного предубеждения против себя. Метод у них таков: они заучивают свой рассказ наизусть и передают, как они говорят, все как было, то есть от начала и до конца, без остановки.
— Я вижу, мой друг, что ты уже часа три сидишь у меня во дворе. В чем же дело?
— С позволения вашей чести, об этом я и хотел бы сказать вашей чести одно слово.
— Ну, говори, да только побыстрее. Что там у тебя стряслось?
— Ничего, с позволения вашей чести, так-таки совсем ничего, только вот насчет корма для коня, с позволения вашей чести, которого вот этот человек продал мне на масленицу на ярмарке в Гуртишанноне, а конь этот трижды брал да и ложился и совсем меня убил; я уж не говорю вашей чести, что не далее, как вчера вечером, он улегся прямо в доме, а ведь там кругом дети, и это господняя милость, что он их не придавил или не упал в огонь да не сгорел. Так что, с позволения вашей чести, сегодня я отвел его назад владельцу, вот он стоит — он пошумел, пошумел, да и отдал мне мою кобылу, на которую я махнул (то есть обменял) его коня. Но теперь он не желает платить за выпас за все то время, что конь был у меня, хоть обещал заплатить, если конь не подойдет, а он у меня и дня не проработал, ни плохо, ни хорошо, пока, с позволения вашей чести, он у меня был, а коновала я к нему пять раз водил. Так что, с позволения вашей чести, я знаю, что ваша честь будет мне другом, потому как я лучше пойду к вашей чести, чтоб ваша честь меня рассудила, чем к любому другому судье во всей Ирландии. Так вот я и привел его к вашей чести и знаю, что ваша честь велит ему заплатить мне за выпас или скажет, могу я его вызвать на следующее выездное заседание суда, с позволения вашей чести, или нет?
Тут второй, сунув языком табачную жвачку в какую-то тайную дыру во рту, начинает свою защиту:
— С позволения вашей чести, я, конечно, вашей чести врать не стану, но только тут от начала и до конца ни одного слова правды, а я, клянусь душой, его чести ни слова лжи не скажу, хоть заплатите мне за коня, выпас и все прочее. Потому как, с позволения вашей чести, я на вашу честь полагаюсь, что ваша честь отнесется ко мне по справедливости, а не будет слушать всяких там, вроде вот этого. С позволения вашей чести, он почему меня к вашей чести привел? Да потому, что давно уже на меня зуб имеет из-за овса, который я вашей чести продал, а он и позавидовал, да еще из-за шали, что его жена взяла в лавке у моей сестры, вон там, да так и не заплатила; так я предлагал шаль посчитать за корма и за все ему дать расписку, но только он, ваша честь, не хочет, и все со зла. Вот он меня и привел к вашей чести, думает, ваша честь на меня сердится за то, что я срубил дерево в парке, но только я, с позволения вашей чести, этого не делал, — пусть им ни дна не будет, ни покрышки, тем, кто меня оболгал перед вашей честью, да еще у меня за спиной!
Так если ваша честь разрешит, я вам про этого коня, что он обменял на мою кобылу, все как есть расскажу. На прошлой ярмарке встретил я этого вот человека, Джемми Даффи, то есть, ваша честь, там внизу у дороги, где мост сломан, а ваша честь еще собирается его в этом году починить, — вечная вам за то слава! А он как раз возвращается с яр-марки, дело было на масленицу, и шел моей дорогой. «Как поживаешь, Джемми?» — говорю.
— «Очень хорошо, сердечно тебя благодарю, Брайан», — говорит. — «А не завернуть ли нам к Пэдди Сэлмону в трактир и не выпить ли по стаканчику виски ради нашего знакомства?» «Что ж,— говорю, — Джемми, я бы с моим удовольствием, да только я виски пить не могу, потому,как я клятву дал целый месяц его не пить». Это все с того дня, ваша честь, как ваша честь встретили меня на дороге и заметили мне, что я едва на ногах стою, так я поднабрался, — хотя, клянусь душой, ваша честь слишком плохо обо мне в тот раз подумали, — пусть ни дна им не будет, ни покрышки, тем, кто меня оболгал перед вашей честью, да еще у меня за спиной! Да, значит, как я вам сказал, ваша честь, сидим мы, о том, о сем беседуем, он виски пьет и предлагает мне вдруг обменять его кобылу, которую он не смог продать на ярмарке в Гуртишанноне, потому как никто, ваша честь, не хотел на себя брать эту обузу, на моего коня, и чтоб его ублажить, я и взял эту кобылу — пропади она пропадом, да и он вместе с ней. В первый же раз, как я ее запряг, она так лягалась, что разломала в щепы новую телегу, а телега мне обошлась в два фунта десять шиллингов, и я надеюсь, что ваша честь заставит его заплатить мне за телегу прежде, чем я заплачу ему за выпас, хоть я платить ему никак-никак не должен, а только чтоб его ублажить. Но пусть ваша честь решает, да и какой там выпас с этой животиной? Всего-то два шиллинга да шесть пенсов с половиной, с позволения вашей чести. Ну, а я поступлю, как ваша честь мне велит, хорошо мне от этого будет или плохо. Пусть ваша милость решает... Эти слова буквально означают: «Пусть ваша милость во всем этом сам разбирается».
Издатель знаком с одним мировым судьей в Ирландии, который так страшился этой фразы, что нередко выплачивал истцам спорную сумму, только чтоб они примирились и чтоб избежать необходимости выслушивать все как было. Однако он вскоре излечился от этой манеры откупаться от споров — ибо число тех, кто из чистого уважения к его чести приходил к нему, «чтобы он их рассудил, потому как они лучше придут к нему, чем к любому другому во всей Ирландии», росло с ужасающей быстротой. (