—Ни капли не могу, но благодарю вашу честь от души, как если бы все выпил.
Поставил я стакан, как он был, нетронутый, да и вышел, и когда я дотащился до порога и вышел на улицу, соседские ребятишки, игравшие в камешки, бросили игру и собрались вокруг меня, чтобы узнать, что меня так огорчило; я все им рассказал, и на сердце у меня полегчало, как поговорил я с этими бедными детьми, в которых еще осталось простое чувство. Они же, узнав, что сэр Конди навсегда покидает замок Рэкрент, подняли такой вой, что слышно было на том конце улицы, а один — хороший такой мальчик, мой господин как раз в то утро дал ему яблоко,— плакал громче всех; но, впрочем, все одинаково его жалели, потому как сэр Конди пользовался у детей большой любовью — он всегда без единого слова позволял им собирать орехи в его лесах, хоть миледи и возражала. Люди, по большей части стоявшие в этот час на пороге своих домов, услыхали детский плач и стали спрашивать, в чем тут дело, а как услышали новость, так собрались в великом гневе против сына моего Джейсона и в ужасе при мысли о том, что он теперь будет над ними господином, закричали:
—Не хотим Джейсона! Не хотим Джейсона! Сэр Конди! Сэр Конди! Сэр Конди Рэкрент на вечные времена!
Толпа так выросла и так расшумелась, что я испугался и поспешил домой предупредить сына, чтобы он поскорее уходил или спрятался куда, опасаясь последствий. Но Джейсон мне все не верил, пока они не окружили дом и не подступили с громкими криками к самым окнам. Тут он страшно побледнел и спросил сэра Конди, как ему поступить.
—Я тебе скажу, как поступить, — отвечал сэр Конди, смеясь над его испугом. — Сначала допей свой стакан, а потом подойдем к окну и покажемся, и я им скажу — или ты сам, если хочешь, — что я переезжаю в охотничий домик — по собственному своему желанию, ради поправки здоровья и перемены воздуха, — и буду жить там до конца своих дней.
—Пусть будет так, — сказал Джейсон, хоть он никогда о том и не помышлял; но не мог же он в такой опасный момент еще препираться из-за охотничьего домика. Ну, а сэр Конди поднял раму и все объяснил, и поблагодарил всех своих друзей и попросил их взглянуть на чашу с пуншем и заметить, что они сидят с Джейсоном за пуншем, как добрые друзья, так что толпа успокоилась, и он велел выслать им виски, чтоб они выпили за его здоровье. То был последний раз, что в замке Рэкрент пили за здоровье моего господина.
На следующий же день, будучи слишком горд, как он мне сказал, чтобы оставаться хоть на час дольше в доме, который ему уже не принадлежал, он отправился в охотничий домик, а я спустя несколько часов за ним. Весь О’Шоглин его оплакивал, я и остался послушать, о чем говорят люди, а после пересказал все бедному моему господину; он был очень невесел, лежал в постели и жаловался на сильную боль в сердце, но я-то подумал, что это все от огорчения из-за всей этой истории, не говоря уж об обидах, выпавших на его долю в последнее время; и, зная его натуру с детства, я взял свою трубку и, раскурив ее у камина, стал ему рассказывать, как все его любят и как все о нем жалеют в графстве, — ему сразу и полегчало.
—У вашей чести много еще в графстве всяких друзей, что богатых, что бедных, о которых вы и не подозреваете, — говорю. — Вот когда я шел по дороге, то встретил двух джентльменов в собственных экипажах, и, узнав меня, они про вас справлялись, и все любопытствовали, где вы, да что вы, и даже сколько мне лет. Подумать только!
Тут он встрепенулся и принялся меня расспрашивать, что это были за джентльмены. А на следующее утро пришло мне на ум обойти, никому не сказавшись, всех тех господ, у которых гостили они, бывало, с миледи, всех тех, кого почитал я за добрых его друзей, что и в Корк бы поехали в любую минуту, только б ему услужить; вот я и взял на себя смелость попросить у них взаймы немного наличных. Все они по большей части обошлись со мной очень любезно, и долго расспрашивали с большой добротой о миледи и сэре Конди и обо всем семействе, и очень дивились, узнав, что замок Рэкрент продан, а господин мой ради поправки здоровья поселился в охотничьем домике, и все его очень жалели и не скупились на добрые пожелания, но свободных денег у них, к несчастью, ни у кого тогда в наличии не было. Так что я вернулся, как ушел, ни с чем, и как я к ходьбе не привыкши, да и силы у меня не те, что прежде, то утомился я очень, но зато имел удовольствие пересказать моему господину все любезные слова, что говорили про него и простые, и знатные.
—Тэди, — вдруг говорит он, — все, что ты мне рассказал, приводит мне на ум странную мысль. Все равно, знаю я, что недолго мне на этом свете жить, и хочется мне посмотреть на собственные похороны, пока я еще не умер.