У нее тоже, конечно, была своя цель. Она старалась не думать об этом, подчас ей казалось, что дни повернулись вспять и теперь она дальше от Стефана, чем когда-либо. Еще одна неделя лихорадочного ожидания в беспрестанном хождении по деревянным полам, и она окажется на грани безумия. И все это время, на фоне мелочных каждодневных забот, ее не оставляло воспоминание о блестящей кольчуге, лежавшей поверх ее вещей в сундуке, до сих пор бесполезной и ожидавшей своего часа — как и она сама.
В начале июля Ричард решил осуществить небольшой наглядный урок для Филиппа Августа и Конрада Монферрата. Когда весь огромный лагерь был занят обедом, состоящим из рыбы и муки, он возглавил небольшой отряд английских саперов, лучников и пизанских копейщиков и ринулся на показной штурм стен, прилегавших к Проклятой Башне. Лучники, одежда которых была пропитана уксусом — единственным общепризнанным спасением от "греческого огня", — сгоняли сарацин со стен своими меткими стрелами, в то время как минеры прорывали туннель под фундамент, закрепляя кровлю по мере продвижения деревянными подпорками. Набив туннель сухим хворостом, они подожгли его и поспешно отступили. Подпорки сгорели, туннель обрушился вместе с каменной кладкой над ним, и копейщики, поддерживаемые лучниками, устремились сквозь дым в образовавшуюся брешь.
Им был оказан горячий прием — осажденный гарнизон оборонялся со смелостью отчаяния. Сам Каракуш, командовавший обороной Акры, бывший придворный инженер и архитектор Саладина, первым бросился к бреши, размахивая своей скимитарой. Но он знал, что им уже не суждено победить. Слишком долго длилась эта осада. Силы доблестных защитников Акры были истощены, а ряды их буквально выкосила смерть. Тогда их было тридцать тысяч, теперь осталось не более трех.
Яростно сражаясь из последних сил, отряд защитников сумел оттеснить франков к их лагерю. С другой стороны равнины укрепления франков подверглись быстрой атаке конных лучников Саладина, облаченных в легкую броню и несшихся во весь опор на своих горячих лошадях. Заставив неприятеля бросить все силы на отражение внезапного нападения, они дали возможность оборонявшимся укрепить поврежденные стены.
Вслед за последним штурмом наступило затишье для дипломатических маневров. Ричард Английский, полностью захватив инициативу, прежде чем Филипп Август успел два раза повернуться на своем страдальческом ложе, направил посла в лагерь Саладина с предложением к султану встретиться для переговоров. Султан, хоть и весьма заинтригованный возможной встречей с внушавшим страх и уважение Львиным Сердцем, отказал ему с изысканной восточной любезностью, заметив, что переговоры будут невозможны, пока Ричард штурмует стены Акры. Но если атаки на город прекратятся, то Саладин будет чрезвычайно рад лицезреть английского короля.
Вскоре после этого султан получил известие от отчаявшегося Каракуша. Акра не могла дольше держаться. Без промедления Саладин отдал приказ о решительном штурме лагеря христиан. Армии крестоносцев, действуя с завидным единодушием, будто и не существовало никаких распрей, успешно отражали наскоки сарацин. В то же время трудолюбивые саперы подвели еще один подкоп под рассыпавшиеся городские стены. Трезво смотревший на вещи Каракуш запросил перемирия. Предложив сообщить ему условия, он одновременно призвал обоих христианских королей уважать доблесть гарнизона и позволить защитникам беспрепятственно оставить город, как имел обыкновение делать в сходных обстоятельствах Саладин.
Ричард Львиное Сердце и Конрад де Монферрат тут же сообща порешили, что они требуют сдачи города без всяких условий. Приказ был послан Каракушу. Тот плюнул на него, долго и замысловато проклинал, а затем воззвал к своим сверхсолдатам сражаться в священной ярости, пока все не падут. Чтобы покончить с ними, потребовалось еще пять кровопролитных дней.
Глава 10
ПОБЕДА
Утро 12 июля было таким, словно неожиданно настал конец света. Не было вселенского бедствия вроде пожара или наводнения, но нависла гнетущая тишина, тишина опустошения, которая ужасала сильнее, чем любая буря.
Больше не слышно было звуков обстрела. Ни треска ударявшихся друг о друга каменных глыб, ни жужжания тетивы арбалетов, ни свиста стрел, ни скрежета стали о кости, ни проклятий... все кончилось. Только тишина, закладывавшая уши и вселявшая страх в сердца своей жуткой пустотой.
Теперь могло показаться, что шум битвы был всего лишь неприятным дополнением к тягостной каждодневной жаре. В его отсутствие другие ощущения воспринимались как-то нереально.
В желтом безветренном воздухе жара, словно медный кулак, обрушивалась на головы победителей, наблюдавших, как изможденные, с пустыми глазами защитники Акры выходили через ворота, чтобы предаться в руки своих врагов. Существовал приказ не трогать их, и христианские воины стояли, молча потупившись, пока мимо проходили надменные чучела, чьи лохмотья резко контрастировали с яркими знаменами христиан, неподвижно повисшими над разрушенными укреплениями.
— Они храбрецы. Жаль, что им суждено отправиться в ад, однажды уже пройдя через него, — заключил симпатичный лучник, стоявший рядом с покрытым балдахином помостом, на котором располагалась английская королевская партия.
Иден оглядывала картину царившего вокруг полного разрушения. Грязные развалины стен, в тех местах, где они не представляли собой груды обломков или горы человеческих останков, были покрыты трещинами от ударов таранами; опустевшие осадные башни пьяно покосились над крепостными валами, их опущенные разводные мосты указывали на успех последнего приступа; штурмовые лестницы также были брошены победителями где попало. В отдалении виднелись гигантские осадные машины, бесполезные и громоздкие, словно левиафаны из старинной легенды, которая вдруг обернулась явью.
Над городом висела полупрозрачная серая пелена — отчасти дым, отчасти пыль. Казалось, в воздухе витал осязаемый дух опустошения и скорби.
— Итак, вот она какова, победа, — печально заметила Иден, обращаясь ко всем, кто мог ее слышать. Неизвестно почему, но она сейчас ненавидела себя.
— О, нет! — протянула Джоанна со свойственным ее семье шокирующим практицизмом. — Победа будет видна позже, и цена ее будет продиктована нами. А этот малоприятный спектакль — для наших солдат. Чтобы показать, какая судьба ожидает их, если они оплошают перед врагом.
Беренгария, которая не могла без слез смотреть на истощенных женщин и оголодавших детей со вздувшимися животами, с трудом бредущих в хвосте колонны пленников, обернулась, охваченная неожиданной яростью:
— Вы безжалостны, Джоанна. У вас нет сердца!
Невозмутимая Джоанна вздохнула:
— Ваша беда, ma chère belle-souer[7], в том, что вы чересчур чувствительны. Если, с Божьей помощью, вам доведется снова наблюдать подобное зрелище, советую воспринимать все более отстраненно.
— Не желаю отстраняться от этого! — яростно выпалила Беренгария. — Они такие же люди, как и мы, пусть не исповедующие истинную веру. Мне жаль их... как жаль любого, кто страдает.
— Кровь святой девы! Я не способна выносить столь бурное проявление эмоций. С вашего позволения, я покину вас и ваших дам. — Сказав так, бывшая королева подняла свой небольшой квадратный зонтик и оставила их, чтобы присоединиться к дамам своей свиты, которые прогуливались между шатрами.
— Скатертью дорога! — бросила ей вслед Беренгария. — Знаешь, Иден, я вряд ли люблю Джоанну. Можно было предположить, что ее характер смягчится после всех невзгод, выпавших на ее долю.
— Нрав у нее действительно крутой, однако я думаю, что за ним может скрываться более доброе сердце, чем тебе кажется. Вспомни ее мать. Та редко бывала обходительной, но никто из нас не сомневался в ее доброте.